Далее Николай крайне подробно описал недоразумение, из-за чего его уволили с работы и определили к насильственному лечению. В заключение он вспомнил:
– И потом, я ихнюю машину видел. Железо в кучу. На лонжероне справа пятерня, как толкали, а сначала руку краской зеленой вот макнули. С маху так. Вжить! На скорости. И под каток.
Не дерзая утомлять читателя публицистическими изысками коренного дачника, схематично обрисую осознанную мною картину злоключений Николая, памятника Ленину, его смертоносной тени и печальной судьбы друзей-собутыльников.
В распоряжении одного из них находился погрузочный кран на платформе машины ЗИЛ. Именно это обстоятельство сделало их деятельность по общенародному разворовыванию заброшенного пионерского лагеря особенно удачливой. Если остальные жители выламывали дверные скобы и резали садовыми секачами кабель, то наши герои с помощью крана сняли несколько сотен квадратных бетонных плит с дорожек и продали их в соседний кооператив. На вырученные деньги купили у главного инженера истринского хладокомбината давно облюбованную иномарку, напились водки и в тот же день всмятку разбились о стоящий на обочине каток. Непосредственно во время акции вандализма в пионерском лагере они, куража ради, спихнули с каменного постамента двухметровую статую Ленина. Статую потом погрузил к себе владелец грузовика и обменял Николаю на новый казенный счетчик, который тот накануне стащил у Лильки. Николай до своих видений поставил памятник во дворе, но после видений нанял таджиков с соседней дачи, и те за Лилькину справку отволокли памятник на Ядроминское кладбище, где поставили между захоронениями семьи Семеновых и Швецовых. На следующий день у живой части семьи Семеновых при невыясненных обстоятельствах издохла корова, ей кто-то кувалдой, измазанной зеленой краской, череп расколол, а у Швецовых наверняка той же кувалдой перебили газовый отвод. Чудом всей семьей на воздух не взлетели. Поскольку к этому времени Николай успел всем растрепать о своих подозрениях на причастность тени Ленина к гибели трех подельщиков и выпить за это, главы семей Семеновых и Швецовых сходили на кладбище да не поленились перенести статую на ту часть кладбищенской территории, где покоятся останки одиноких старушек. Ну и Николаю морду не забыли набить. Он даже хотел на них в суд подать, но побоялся, что судья, выслушав рассказ истца о тени памятника Ленину и просмотрев его личное дело, может отправить Николая на повторное принудительное лечение.
Так и стоит где-то в тени кривых кладбищенских березок забытый всеми зловещий монумент. И в особо солнечные дни хищно ползает его тень по выцветшим фотографиям всеми забытых женщин, да ничего плохого сделать им больше не может.
P. S. Мы с детьми по кладбищу в той его части, где пребывают в мире старушки и мстительная тень Вождя Мирового Пролетариата, не гуляем.
Мир скрывает от нас еще столько тайн, что не обязательно выбирать самые жуткие.
Как мы с кумом в Тамбов ездили карате судить
Поехал я со своим кумом в Тамбов. В конце той недели поехал. Надо было присутствовать на дан-тесте в тамбовском отделении Федерации Кёкусин-кан карате-до России (для гуманитариев: дан-тест – сдача каратистами экзаменов на черный пояс, тридцать боев, плюс физ-ра и кирпичи голыми руками крушить).
Поднялись по холодку, в пять утра, и маханули. До Тамбова четыреста пятьдесят километров – в перерасчете на часы, с вычетом автомобильных мощностей должно было получиться где-то четыре часа с гаком. На трассе Москва – Дон с пятого по семьдесят седьмой километр – ремонт. В итоге ехали восемь часов, четыре из которых ушли на пробку. Добрались кое-какие, благо у тещи друга покушали блинков из заварного теста с мясом, окрошки с клубникой и поспали часа три.
Как регенерировались, пошли на главную площадь смотреть праздник «День города». Идем, здороваемся: с мужиками из расквартированной в Тамбове части оперативного реагирования ГРУ, с пацанами из поповского бандформирования (поп в данном случае – не религиозный слэнг, а кличка местного авторитета, фамилия у него Попов, и он еще в свободное от душегубства время – заместитель руководителя тамбовского отделения «Единой России»), с деятелями культуры, торговли и другими уважаемыми тамбовчанами.
На улице меня то и дело охватывало греховное чувство националистического характера – столько русских в Москве на улицах только в семидесятых годах можно было наблюдать. И люди-то какие! Мужчины большей частью здоровые, удаль в глазах. Дамы «при формах», но без отвращения. На свежих молоке и овощах выращенные. Пьяных и секс-меньшинств не видали. Постояли у сцены в центре площади, посмотрели на выступление детского танцевального коллектива. Оттуда нанесли визит духовнику тамбовской епархии отцу Николаю Засыпкину, почтенному старцу восьмидесяти двух лет, служащему в храме Петра и Павла, что стоит у местного кладбища.
Отец Николай, в прошлом фармацевт, – человек прозорливый в силу высокой духовности, недюжинного интеллекта и добрейшего сердца, в общем, образец того, каким должен быть русский священник. Старец провел меня в алтарь, где мы с ним помолились, и потом пригласил на трапезу. Угощал котлетками, рыбкой, им же пойманной, соленьями своего посола и хреновухой. От горячительного нам пришлось отказываться, потому что назавтра предстояло уезжать, хотя хотелось зело. Прощаясь с нами, отец Николай рекомендовал в следующий раз планировать гости с запасом времени на отдых, положенный православным христианам. Мы обещали. Уже перед моей посадкой в машину отец Николай поцеловал меня и спросил: «А чего про будущее-то не спрашивал? Все интересуются».
– Так точку ставить не хочется, – ответил я.
– Смышленый, – умилился он и еще раз поцеловал.
От старца поехали с частью встреченных по пути на площадь знакомых в ресторан «Пират», ужинать. Очень сердечно посидели. Настроение немного подпортила группа хмельных и шумных петербуржцев за соседним столом. Но, как сказал один из наших сотрапезников (из представителей официальной законности): «Мужики, сегодня чмо ладожское рвать не будем, иначе по бумагам запутаемся». А другой (представитель альтернативной стороны) поддержал: «Да, смешно получится, Николаич, я же у тебя в розыске».
Спал я в ту ночь на тещиных перинах, и снился мне детский танцевальный коллектив. Безблудное сновидение было, разумеется. Утром, после блинков и морсика, прибыли в спортивный зал. Мне выдали кимоно и предложили размяться с молодым спортсменом, обладателем коричневого пояса. Я посмотрел на пудовые, набитые кулаки молодого спортсмена и честно признался, что, скорее всего, после разминки судить не смогу по здоровью. Меня пытались уговорить: мол, парень нормальный, офицер спецслужб, неоднократно бывал в горячих точках, награжден медалью за отвагу, дважды контужен. То бишь: достоин. Я – ни в какую. «Понимаете, – говорю, – как представитель Русской православной церкви я по определению проиграть не могу, а срамить русского офицера, да еще на родной земле, мне совесть не позволяет». Парень потом от меня не отходил, до того уважением проникся. Короче говоря: чудом пронесло.
Дан-тест тамбовчане выдержали на предельно высокой ноте: каждый на татами по стакану своей кровушки да пролил, но все выстояли. На церемонии вручения поясов я расчувствовался и произнес речь, где признал осознанную необходимость заниматься боевыми единоборствами, хотя бы для понимания того, какую боль мы можем принести близким одним неловким движением. Ну, и прямо из спортзала мы с кумом отправились обратно в Первопрестольную.
