На его семье вся эта история, к счастью, не отразилась: к тому времени Гельтеры уже плыли на барже по Иртышу в сторону Заячьего Кута, да и делу этому, особенно в связи со смертью главного виновника, решили хода не давать и начальству в Москву не докладывать. В семье, правда, подозревали — особенно после самоубийства Гитлера, — что Адольф совсем не собирался идти на фронт и что смерть в амбаре как раз и была его главной целью: Гельтер всегда был педантичным мистиком и такой способ покушения на фюрера был вполне в его духе. К тому же ходили слухи, что в амбаре также сгорела и местная дурочка Ева Газельнус, которую поздним вечером видели пробирающейся туда в длинной белой рубашке и с венком из лилий в волосах, однако скорее всего это была уже легенда, придуманная теми, кто тоже сопоставил смерти двух Адольфов.
Вдова и трое детей Гельтера еще не успели толком обустроиться на новом месте, как их мобилизовали в трудовую армию и отправили работать на шахты куда-то в Пермскую область. Вернулся оттуда один Мартын, дед Вилли: его старший брат Иван погиб при обвале в шахте, а мать с сестрой — две Фриды — попытались бежать, но были пойманы и отправлены в лагерь, где и умерли, скорее всего от болезней.
В результате, приехав в Пфорцхайм, Щелоченковы устроили семейный совет и, забраковав такие популярные среди новоприбывших омских колхозников фамилии, как Кайзер или Кениг, стали Шиндлерами — фильм как раз вышел на экраны, — а маленького Владимира, отвергнув кошмарного Вальдемара, переименовали в безобидного Вилли.
Дома с мальчиком говорили только по-русски, читали ему привезенные из дома книги и ставили купленные в русском магазине кассеты с мультфильмами, поэтому к моменту окончания школы Вилли в отличие от многих своих сверстни-ков-эмигрантов, из которых родители пытались сделать, как им казалось, настоящих немцев, считал родными и немецкий, и русский языки — не говоря уже об очень хорошем английском и сносном французском. Закончив университет в Штутгарте, он, отчасти из озорства, отправил резюме в Schindler и вскоре сделал там неплохую карьеру, занимаясь поставками лифтов и эскалаторов в страны СНГ: с иностранными языками у многих покупателей, особенно в глубинке, были проблемы, поэтому менеджер с прекрасным русским был как нельзя кстати. Вилли несколько раз съездил на Родину, но никак не мог до конца почувствовать и понять Россию, и это непонимание мучило его, тем более что в глубине души — Вилли никогда и ни с кем об этом не говорил — он считал себя русским, и только русским, как был русским его прадед, когда-то убивший в себе Гитлера. Вилли Шиндлер знал, что этот безумный и тайный подвиг был возможен только там, в этой огромной стране, расползшейся по карте всеми своими наростами и ложноножками, где жестокость становится высшей формой святости, где блатная истерика переходит в истовую молитву, а один и тот же человек зарежет за рубль и умрет за чужую мечту. Поэтому, когда Вилли предложили стать директором КЗЛК, он согласился не раздумывая — с ответом он промедлил неделю только для приличия.
Теперь Вилли стоял перед гостями и, приветливо улыбаясь, ждал ответа.
— Ольга Константиновна Клименко, Краснопольская прокуратура, — представилась Ольга, достав удостоверение. — Это Дмитрий Юрьевич Вишневский. Мы можем задать вам пару вопросов?
— Полагаю, сейчас самое время напомнить, что я гражданин Германии, и потребовать консула, — сообщил Шиндлер, не переставая улыбаться. — Шучу. Консул отсюда далековато, да и недолюбливает он меня с некоторых пор. К тому же российский паспорт у меня тоже есть, о чем вы наверняка знаете. Я бы позвал вас к себе в кабинет — там даже был кондиционер, но мы его недавно разобрали ради одной штуки. Поэтому давайте просто отойдем в тенек.
Вилли повел Ольгу и Митю в угол двора, косо отчерченный тенью одного из корпусов, и жестом пригласил их садиться на скамейку, с которой предварительно снял и аккуратно опустил на землю жестяной лист с разложенными на нем деталями.
— Так чем же я могу помочь Краснопольской прокуратуре? — повторил он свой вопрос, дождавшись, когда гости сядут, и устраиваясь на скамейке рядом с Ольгой. — Убийца скрылся от правосудия на лифте нашей конструкции?
— Вы знаете этих людей? — спросила Ольга, достав две фотографии, напечатанные на цветном принтере и взятые, похоже, откуда-то из социальных сетей. На одной крепкий широколицый мужчина позировал за рулем дорогой иномарки, выставив левую ногу на асфальт, а на другой худой бородач в одних плавках демонстрировал веер из шампуров с коричневыми позвонками шашлыка.
Шиндлер взял фотографии и некоторое время рассматривал их, переводя взгляд с одной на другую.
— Это одни из… убитых? — спросил он, не поворачиваясь.
— Да, — сказала Ольга.
Шиндлер покачал головой.
— Они ходили сюда. Недолго, несколько недель. Егор и… — Он еще раз посмотрел на фотографию автолюбителя. — Кажется, Алексей?
Он вопросительно взглянул на Ольгу. Та молча кивнула.
— Вас интересует что-то конкретное? — спросил Вилли.
— Они дружили? Как вам показалось, они вообще были знакомы до прихода сюда?
— Сложно сказать. Здесь, в общем, многие были уже знакомы. Но я никогда не замечал, чтобы они как-то особенно тесно общались. Пришли они точно не вместе, а вот ушли, пожалуй, действительно примерно в одно время. Но это может быть просто совпадением.
— Вы не пытались их разыскать? — задала вопрос Ольга.
— Нет, зачем? Здесь всегда кто-то приходит и уходит. Тех, кто бывает здесь постоянно и с самого начала, человек пять, не больше. — Шиндлер на секунду задумался. — Да, действительно — ровно пять. Включая меня. У нас тут, по правде сказать, ни дисциплины, ни особой организации. Свободное посещение и все такое. В общем, дело исключительно добровольное. Да и люди все взрослые: у одного дела, у другого семья, третий нашел себе нового пророка.
— То есть вы тоже пророк? — спросил Митя.
Вилли грустно улыбнулся:
— В своем отечестве, как известно, пророка нет. Хотя кто знает, где теперь мое отечество. Для немцев я свой, а вот они для меня не то чтобы чужие… Но не родные. Двоюродные какие-то. Знаете, там я всегда чувствовал себя немножко самозванцем. Словно боялся, что меня вот-вот разоблачат, будут тыкать пальцем или, скорее, вежливо молчать и деликатно отворачиваться. Как будто у меня на банкете ширинка расстегнута. Или душа нараспашку. А иногда — и это еще хуже, это совсем плохо — я казался себе каким-то ловким Штирлицем. То есть вокруг простоватые недалекие немцы, а я как бы тоже немец, но гораздо лучше. Умнее, тоньше. Но это ведь мало того, что неправда, это ведь получается такой бессмысленный Штирлиц — Алекса-то никакого нет. Юстас есть, а Алекса нет. Впрочем, так и безо всякой эмиграции бывает, и это, конечно, отвратительно. Такие, знаете, тайные гаррипоттеры среди маглов. Только колдовать не умеют. Но однажды их укусит прекрасный вампир, и все будет по-другому.
По рельсам, проложенным из одного цеха в другой, с грохотом проехала вагонетка, которую толкали двое розовых от солнца мужчин в шортах и кроссовках на босу ногу. В кузове лежала какая-то сложная конструкция, из которой торчали гибкие шланги с вентилями на концах. На стыках вагонетка подпрыгивала, и тогда казалось, что внутри вздрагивает живое существо, агонизирующее на воздухе и пытающееся схватиться щупальцами за землю.
