Данный Ницше ответ на вопрос: «Отчего умер Бог?», фактически ука- н зывает на то, что немецкий мыслитель придает совершенно новый смысл! всей истории христианства, из которой целиком изымается сам Иисус. По- следнее обстоятельство, видимо, объясняется тем, что для Ницше христи- I анство с самого начала есть полное извращение того, что было истиной | для Иисуса. Смысл этого извращения он видит в том, что Иисус реализо- ; вал жизненную христианскую практику, т. е. «такую жизнь, какою жил I тот, кто умер на кресте…», христиане же говорят не о христианской | практике, жизни, а о вере. Потому, заключает Ницше, «на самом деле во- I все не было христиан… в сущности был только один христианин, и он L умер на кресте. „Евангелие" умерло на кресте. То, что с этого мгновения I называется „Евангелием", было уже противоположностью его жизни: дурная весть, Dysangelium. До бессмыслицы лживо в „вере" видеть примету христианина… "".
Таким образом, Иисус отличался от других людей поступками, а христиане — лишь верою. Он внес в мир новую жизненную практику, а не новую веру. Вера стала учением, что, по мнению Ницше, означает отрицание христианства, поскольку вера как христианское благоразумие не касалась действительности. Более того, у нее инстинктивная ненависть против реальности, бегство от которой приводит христианина в мир «иной», «лучшей» жизни, в «Царство Божие», где вместо практики жизни предлагаются сплошные обряды и догмы, на место действительного Иисуса подставляется выдуманный образ Иисуса. Поэтому христианская вера оказывается, подобно двум другим христианским добродетелям — надежда и любовь, не чем иным, как христианской хитростью.
Но самое «великое извращение» Ницше находит в христианском понятии о Боге: «Бог, выродившийся в противоречие с жизнью, вместо того, чтобы быть ее просветлением и вечным и вечным ее утверждением! Бог, объявляющий войну жизни, природе, воле к жизни! Бог как формула всякой клеветы на „посюстороннее", для всякой лжи о „потустороннем"! Бог, обожествляющий „ничто", освящающий волю к „ничто"!…»
[1564]
[1565]
[1566] В целом в христианском Боге Ницше усматривает гибрид упадка, в котором получили свою санкцию инстинкты угнетенных: презрение к телу, гигиене, ненависть к инакомыслящим, воля к преследованию, смертельная вражда к «знатным», ненависть к уму, гордости, мужеству, свободе, чувствам, к радостям чувств, к радости вообще.
Извращение понятия о Боге с необходимостью повлекло за собой извращение понятия о морали. Утверждаемый христианством «нравственный миропорядок» означает, по мнению Ницше, не что иное, как признание того, что раз навсегда существует Божья юля на то, что человек может делать и чего не может, что ценность личности измеряется тем, как много или мало она повинуется Божьей воле, что в судьбах народа и отдельной личности воля божья оказывается определяющей. И в целом всё, что имеет свою цену в самом себе, лишается через «нравственный миропорядок» ценности, становится противоценным.
Но прискорбнее всего, что даже Евангелия, весь Новый Завет есть уже извращение. Вместе с распятым на кресте Христом было распято и Евангелие, нечистоплотность которого вынуждает надевать перчатки при его чтении. В Новом завете одни только дурные инстинкты, сплошная трусость, самообман и лицемерие. В устах «первого христианина» «каждое слово есть ложь, каждый поступок, совершаемый им, есть инстинктивная ложь…» Поэтому всякая книга кажется чистоплотной, если ее читать вслед за Новым Заветом. Характерным в этом плане оказывается следующий пассаж из «Антихриста»: «Как можно давать в руки детей или женщин книгу, которая содержит такие гнусные слова: „во избежание блуда каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа… лучше вступить в брак, нежели разжигаться?" И можно ли быть христианином, коль скоро понятием об immaculata conceptio
[1567]
[1568] самое происхождение человека охри- стианивается, т. е. загрязняется?… Я не знаю ни одной книги, где о женщине сказано бы было так много нежных и благожелательных вещей, как в книге законов Ману; эти старые седобородые святые обладают таким искусством вежливости по отношению к женщинам, как может быть, никто другой. „Уста женщины, — говорится в одном месте, — грудь девушки, молитва ребенка… всегда чисты". В другом месте: „нет ничего более чистого, чем свет солнца, тень коровы, воздух, вода, огонь и дыхание девушки"»
[1569].
Все это побуждает Ницше вынести христианству смертный приговор, основанный на обвинении в том, что «христианская церковь ничего не оставила не тронутым в своей порче, она обесценила всякую ценность, из всякой истины она сделала ложь, из всего честного — душевную низость… Я называю христианство единым великим проклятием, единой великой внутренней порчей, единым великим инстинктом мести…, я называю его единым бессмертным, позорным пятном человечества…, величайшим несчастьем человечества…»
[1570]
11.5.2.2. Опыт переоценки ценностей: воля к власти,
имморализм, сверхчеловек, вечное возвращение
Ницше выносит свой приговор Богу и христианству, чтобы создать новых богов и новые религии, существо которых определяется его четырьмя великими идеями: воли к власти как метафизической воли, имморализма в качестве новой морали, сверхчеловека как нового типа человека, вечного возвращения как онтологической основы мира.
Начну с идеи воли к власти, ибо в ней, как в фокусе, преломляется вся доктрина ницшеанства. Детальному анализу этой идеи Ницше посвятил свой самый скандальный и противоречивый, оставшийся незавершенным труд «Воля к власти». Следует сразу же заметить, что на. самом деле ею пронизано все творчество философа-пророка, начиная с его первой работы «Рождение трагедии…» и заканчивая указанной выше его последней книгой. Но наибольшее идейное сходство с «Волей к власти» прослеживается в первую очередь в произведении, написанном в поэтической форме «Так говорил Заратустра».
Воля к власти, или воля к могуществу, силе выступает, равно как и шопенгауэрова воля к жизни, в качестве воли метафизической. А это значит, что подобно первой, которая* воплощала собою волю вообще, ницшеанская воля к власти так же есть воля как таковая, единая воля, она есть «глубочайшая сущность бытия»
[1571], по отношению к которой воля к жизни есть ее только частный случай. Потому, по Ницше, иметь волю вообще — это то же самое, что желать стать сильнее. А сама жизнь ценится им как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, совершенства.
