— Никогда, никогда, никогда!
— Меня опоили вашим зельем! — выпалила я, пока он опять не перебил своими истеричными повторами.
Зельевар потрясенно замер и моргнул.
— Вырвали из моей памяти десять часов жизни, — продолжила я, шагнув ближе. — Я должна знать, зачем, Федор Геннадьевич, иначе меня убьют.
Исаев рукой нащупал за спиной стул, плюхнулся на него и закрыл глаза.
— Ну зачем он так, зачем он, зачем… Обещал ведь. Обещания надо выполнять.
— Кто он? — все-таки вмешался Ян, но зельевар, кажется, даже не заметил, что вопросы ему уже не я задаю.
— Антошка. Хороший мальчик, хороший, хороший. С внучком моим дружил, с первого класса не разлей вода. Я же не мог отказать? Не мог, не мог.
Он словно пытался убедить самого себя. И глаз так и не открыл и про нас будто бы забыл.
— Антон Беляк? — уточнил Ян.
— Антошка Беляк. Хороший.
— Никто не спорит, — проворчала я. — Он объяснил, зачем ему зелье?
— Он сначала про тебя спросил, — вдруг ошарашил нас Исаев, наконец удостоив прямым взглядом.
Вертикальные зрачки сузились до едва заметных щелок.
— В смысле, про меня?
— Не про тебя. И про тебя. То есть про брежатых в целом. Про всех, про всех, про всех, но вышло, что про тебя.
— Ничего не понимаю…
Я растерянно оглянулась на Яна, и он пожал плечами.
— Брежатого он искал. — Исаев с кряхтением поднялся. — Настоящего, говорит, дай мне настоящего-пренастоящего. Есть, спрашивает, у вас такие в городе. А я ему: как не быть, Сонечка же к нам перебралась, куда уж настоящее. А потом он сразу про зелье, дескать, дашь? Ну а как не дать, как не дать, как не дать. Я ему: не для Сонечки, надеюсь? А он: нет-нет-нет, совсем для другого дела. Ну я и подумал, и правда, кому ж в голову придет брежатому память тереть. Никому. Никому. Никому…
Словно выдохшись, он оперся руками на стол и заворожено уставился на бегущую по проводам жидкость.
— Как там Антошенька-то? — спросил отстраненно.
— Мертв, — резко ответил Ян.
— Мертв, мертв, мертв… — эхом повторил старик. — Я больше не знаю ничего, не знаю, не знаю. Все, что знал, рассказал. Веришь, Сонечка?
— Верю, Федор Геннадьевич.
Все-таки я слишком жалостливая. Вчера над судьбой Ковальчука охала, сейчас с трудом сдерживала слезы при виде расстроенного Исаева…
— И что значит «настоящий брежатый»?
— То и значит, что настоящий. Тебе лучше знать, лучше, лучше… — Он быстрым движением вытер скатившуюся на морщинистую щеку слезу и взмахнул рукой: — Идите уже, идите, идите. Работы много…
Ян открыл было рот, но я предостерегающе покачала головой. Если сейчас начать давить, Исаев взорвется, и мы уже ни одного внятного слова не получим. Стала я как-то свидетелем подобной сцены — потом долго пыталась развидеть. Неспроста одарила его природа наследством Изгоев — рогами да глазами драконьими — ох, неспроста.
— До свидания, Федор Геннадьевич, — тихонько попрощалась я и, не дожидаясь ответа, потянула поручика на выход.
* * *
— Мы могли бы его дожать, — ворчал Ян, пока мы спускались по лестнице. — Что еще за брежатые? Это что-то из древнеславянского? Звучит странно.
Видимо, услышав мой вопрос про «настоящих брежатых», он решил, что я тоже не поняла, о чем говорит ополоумевший зельевар. Но я поняла. По крайней мере, ту часть, что касалась нашей братии.
А вот тема истинности как-то раньше при мне не всплывала. Это что же, получается, есть еще и ненастоящие? И почему из целого полка ярославских брежатых Исаев указал Беляку именно на меня? Только ли в личном знакомстве дело? Сомневаюсь. Да в эту квартиру все наши хоть раз да попадали, и дружбу со старым чертом, как его называют высшие, водили многие.
В общем, с каждым днем дело становилось все мутнее. И шагала я по ступенькам молча, не испытывая ни малейшего желания рассказывать Яну, кто я такая на самом деле — нифига не практикантка, а девочка на побегушках управления. Если надо подглядеть да подслушать — это ко мне.
Самой противно, а уж каково будет ему такое услышать?
— Ну хоть подтвердили, что память мне стер сам Беляк, — заметила я, меняя тему. — Теперь надо просто узнать, зачем он приперся в город и чем тут занимался все это время.
— Да уж, — фыркнул Ян, — проще некуда.
— Да ладно, мы же… — Вместе со словами изо рта вырвалось облачко пара, и я, осекшись, замерла.
Мы, конечно, уже вышли на улицу, и погода в то утро не особо радовала теплом и солнышком, но, по мне, так было рановато для морозного дыхания с отчетливым запахом снега.
— Ты чего? — опомнился Ян, успевший отойти от меня на несколько шагов.
— Не шевелись, — одними губами произнесла я, неотрывно глядя ему за спину.
Столп света, выстреливший в небеса словно луч гигантского прожектора, переливался всеми оттенками красного. И где-то там, в глубине, в самом сердце этого алого сияния, угадывался размытый силуэт, чем-то похожий на человеческий.
Парализованная ужасом, не в силах ни вскрикнуть, ни шелохнуться, ни даже закрыть глаза, я смотрела на неестественно длинные и тонкие руки, что тянулись из потустороннего марева прямо к Яну, и чувствовала, как падающие из глаз слезы льдинками застывают на щеках.
Черты существа в столпе с каждым мигом становились все отчетливее: вскоре я уже видела крючковатый нос, темные провалы глаз и пятно рта, что разверзлось в безмолвном крике.
Наверное, то было отражение моего собственного лица.
Плюс: я здесь не одна.
Минус: я до одури боюсь этих гребаных призраков!
Глава 15
Ты когда-нибудь качалась на доске? Один ее конец поднимается, другой опускается. Но в середине, в самой середине, есть точка, которая остается неподвижной. Взлеты и падения проходят сквозь нее. Не важно, как высоко поднимаются края, эта точка хранит равновесие. — Она фыркнула. — Магия большей частью в том и состоит, чтобы перемещать нечто с места на место.
(с) Терри Пратчетт
Не знаю, хорошо это или плохо, но Ян меня не послушался и пошевелился — обернулся прямиком к тянущимся к нему из красного света рукам, да тут же шарахнулся в сторону.
— Е… то что за?..
Ответить я не могла при всем желании. Наверное, вспыхни все вокруг жгучим пламенем, я бы и тогда не отмерла и сгорела бы заживо, так что, да, я отнюдь не преувеличивала, говоря об ужасе, который вселяют в меня одни только мысли о призраках, не то что личная с ними встреча.
Грудь стянуло ледяными цепями, и наружу вырывались лишь редкие хриплые выдохи, будто я за секунду превратилась в умирающую от воспаления легких старуху. Периферическое зрение отключилось. Окружающий мир сузился до небольшого круглого окошка, через которое я продолжала наблюдать за шевелящимися конечностями изнаночной твари.
