— Многие тогда умерли?
Он пожал плечами. А я видела тела, завернутые в холстину, которые камнем шли ко дну.
Аттилио вдруг стал сух и холоден, он держался, как случайный прохожий, которого я остановила, чтобы спросить дорогу. Но чего я ожидала? Он всего лишь мой возница до Неаполя, а я лишь расшила цветами шаль для его умалишенной жены. Соленый воздух жег мне горло.
— Сколько стоит билет?
— Двадцать лир, хорошая цена. И не тревожьтесь насчет тифа, Ирма, — он снова говорил тепло и по-доброму, как прежний Аттилио.
— У нас в Опи его никогда не было, — призналась я.
— Ну и не думайте об этом. Вот так-так, — зацокал он языком, оглядев повозку. — Котлы расставлены, Россо расчесан. Вы вовсе не должны были этого делать, Ирма.
— Пустяки.
Я бы с радостью прибрала все еще раз, лишь бы отсрочить разлуку.
Я едва не бросилась умолять его не уходить, отвезти меня обратно в Опи или позволить странствовать с ним вместе, кружить без отдыха по всей Италии — только бы мне не уезжать, не покидать родину и не оставаться одной.
Я попыталась что-нибудь сказать, и Аттилио тоже уже открыл рот, но тут к нему вернулась суровая деловитость. Он помог мне устроиться в повозке, ослабил, а затем снова подтянул упряжь и молча правил сквозь толпу, к длинной разношерстой очереди за билетами. Люди стояли кучками, рядом с огромными чемоданами, сундуками и простыми дорожными мешками наподобие моего.
— Шаль я положила здесь, — я указала на сложенный муслин, розами вверх.
Аттилио бережно погладил каждый цветок.
— Она очень красивая. Вот уж Катарина обрадуется. — Он схватил меня за руку. — Ирма, запомните, не надо платить за билет больше двадцати лир.
— Хорошо.
— И не забудьте купить в дорогу еды, чего-нибудь, что долго не портится. У вас есть деньги?
— Да.
— Чиновникам скажите, что Карло вас встретит. Помните, он вызвал вас, потому что вы выходите замуж за его друга. Ну, это если спросят, на всякий случай. Могут и не спросить.
— Да.
— Насчет врача не переживайте. Вы здоровы, все будет отлично. А в Америке вас ждет работа — шить для богатых дам, как и сказала ваша тетя.
— Вы будете грузить эту телегу на борт? — ворчливо спросил мужчина позади нас. — Если нет, уберите ее с дороги.
Я спрыгнула на землю и взяла свой мешок. Морской бриз обдувал наши лица.
— Спасибо вам, Аттилио, — прошептала я.
У меня защипало глаза. Аттилио поцеловал кончики пальцев и ласково прижал их к моей щеке.
— Прощайте, Ирма, и дай вам Бог счастливо добраться до Америки.
— С дороги, торговец! — громко закричал кто-то.
Аттилио уселся в повозку, щелкнул языком, тряхнул вожжами, и Россо медленно двинулся с места. Следом втиснулась тачка водовоза, за ней рыбак с сетями на плече, телега с винными бочками.
— Вставайте в очередь, синьорина, если вам на «Сервию», — сказала женщина рядом со мной. За руку ей цеплялась темноволосая девчушка. Карие, как миндаль, глаза женщины оглядели толпу.
— Ваш отец?
Я покачала головой.
— Муж? Брат?
— Он… просто торговец, который подвез меня до Неаполя.
— А. Ну, все равно, приглядывайте за своими вещами. Здесь полно воров.
Я положила свой мешок рядом с ее багажом и смотрела за Аттилио, пока его серо-синяя блуза не исчезла в толпе.
— Мам, почему синьорина плачет?
— Оставь ее в покое, Габриэлла.
Глава третья
На «Сервии»
Очередь за билетами извивалась по всей площади, мощенной раскалившимся базальтом. Народ стоял где погуще, где пореже — кучками и поодиночке.
— Меня зовут Тереза, — объявила моя соседка.
— Меня Ирма, — сказала я. — Зачем говорить фамилию, если все равно о твоей семье никто не слыхал? Наши спутники перекликались друг с другом, фразы летали из конца в конец очереди.
— Греки, — указала Тереза. — А вон албанцы. Те две — из Сербии.
— Откуда вы знаете?
— Я живу… жила в Бари, возле порта. Торговцы съезжаются туда отовсюду. А у вас в городе не было иноземцев?
— Не много.
Однажды пьяный шведский торгаш забрел в Опи, заснул на церковной площади, а затем убрел прочь в густом тумане. Пару дней спустя пастухи нашли его на леднике, в глубокой расселине — волки уже успели обглодать труп.
— Мой папа работает в Америке, — сообщила Габриэлла. — Скоро у него будет свой магазин. Да, мам?
— Да.
— И он нас ждет, ждет-ждет-ждет каждый день, — щебетала Габриэлла, катая камешек между базальтовых плит.
Судя по тому, как Тереза нервно одернула линялую юбку, она не была уверена в том, что все мужья «ждут-ждут-ждут каждый день». Со временем мои подозрения подтвердились. Некоторые мужчины подпадали под чары американских девушек, особенно продавщиц — с нежными ручками, блестящими волосами и без груза ненужных воспоминаний. И тогда женщину никто не ждал в порту Нью-Йорка. Один сицилиец встретил жену, отвез ее в съемную комнату, пробыл ровно столько, чтоб успеть заделать ей младенца, а потом смылся на поезде куда-то на запад.
И все равно жены стояли в таких очередях как наша.
— Я вынуждена была уехать из Бари, — говорила Тереза. — Все вокруг замужем, стоило только словом перемолвиться с мужчиной, как начинались пересуды. Габриэлла растет наполовину сиротой. Энцо забрал деньги из моего приданого в Америку, так что отец продал поле, чтобы оплатить мне проезд. Я написала Энцо, что мы приедем, и он прислал в ответ телеграмму, но он ведь уехал пять лет назад. Может, он изменился. — Она поглядела на дочку. — Стой спокойно, Габриэлла. Прекрати пинать камешки, как деревенская.
Позади нас мужчины бахвалились, что заработают в Америке кучу денег, а потом вернутся в Калабрию, купят землю, на которой их отцы вкалывают поденными рабочими, купят виноградники, дадут сестрам богатое приданое и будут вечерами сидеть в приличных кафе, где прежде их не слишком-то жаловали.
Большая семья наконец прошла осмотр, и очередь ощутимо продвинулась. Скрипучая табличка «Билеты в Америку» все ближе и ближе. Разговоры вокруг смолкли, видимо, все думают примерно одно и то же: отъезд превращается в реальность, но во что претворятся наши прекрасные мечты? Вдруг мы, те, кто всю жизнь были бедны, как были бедны наши отцы и деды, не разбогатеем и в Америке? Куда нам тогда деваться?
— Ну-ка, веселее! — рявкнул юноша с маленьким узелком и здоровенным бурдюком вина. — Что вы, как овцы на убой?! Мы здесь идем навстречу приключениям, я и мой чудесный приятель! — он поднял бурдюк и потряс им в воздухе. И очередь оживилась, разговоры снова волнами стали перекатываться от компании к компании.
