— Я его понимаю, — и я стала вспоминать закаты, первые цветы на лугах, яркое пламя осенних лесов.
Он слушал, на губах его играла мягкая улыбка. Потом заговорил про шторм в Магеллановом проливе, про Калифорнию, Сан-Диего, Лос-Анджелес, Санта-Барбару и Санта-Круз. Сан-Франциско, сказал он, возник, когда в горах нашли золото. А пятьдесят лет назад никакого города еще не было и в помине, но теперь все холмы застроены новыми деревянными домами. Он побывал на Сандвичевых островах, что в Тихом океане, — люди там пьют кокосовое молоко, а цветы покрывают деревья точно волшебные занавеси. Но больше всего меня потряс Сан-Франциско.
— Целый город построили за пятьдесят лет? Нашу церковь возводили дольше.
— Какая она? Расскажите.
Такой разговор был мне совершенно внове. В Опи мы, конечно, рассказывали друг другу всякие истории, но все они были давным-давно известны, и слушали рассказчика только ради завиральных подробностей. Густаво расспрашивал меня о семье, о наших овцах, погоде в горах, о том, как Карло отправился в Кливленд, и как я надеюсь его там отыскать. Он смотрел на море, на меня и неторопливо покуривал трубку, так, словно у нас вся ночь была впереди. Наконец я умолкла, боясь, что наскучила ему своими убогими рассказами, но он решительно покачал головой:
— Знаете, Ирма, мы, безусловно, много чего повидали — чужие страны и удивительные города, но по большей части вся наша жизнь проходит на корабле, а он ведь даже меньше вашей деревни.
Мы обсудили шторм. Да, потрепало изрядно, согласился Густаво, однако, бывает куда хуже.
— Она крепкая, наша «Сервия». — Он взял меня за руку. — Хотел бы я вам ее всю показать.
У меня перехватило дыхание.
— Капитан будет сердиться.
Густаво вздохнул.
— Это верно. Ну, хотя бы приходите еще раз сюда, Ирма. Я дам вам знать, что решетка открыта.
— Густаво! — позвал кто-то, — иди на корму, ты там нужен.
— Пожалуйста, Ирма, приходите, — снова попросил он.
— Капитан на палубе! — сказал хриплый голос.
— Спасибо за вышивку, — торопливо поблагодарил Густаво. — Я дам вам знать…
Он перепрыгнул через свернутый канат и присоединился к матросам, чьи неясные силуэты я с трудом различала в темноте. Потом я еще постояла у борта, глядя, как дельфины прыгают по волнам почти у линии горизонта. Встречный ветер гнал небольшие волны и доносил до меня мелодию вальса из гостиной первого класса.
Если бы мне еще хоть раз оказаться здесь, рядом с морем и звездами. Если бы Густаво удалось вызвать меня на палубу, так чтобы мы остались незамеченными. Мама обычно усмехалась моим мечтательным «если»: «Если бы мы могли их на хлеб намазывать, твои `если'». Я осторожно открыла решетку, стараясь не скрипеть, и проскользнула вниз, в нашу влажную парилку. Женщины стирали белье, греки играли в карты, громко выкрикивая ставки. Плакала Марина. Албанский мальчишка кашлял и задыхался, а мать пыталась влить ему в горло настойку. Я не буду замечать всего этого, я буду вышивать дельфинов.
Но мне не удалось заняться вышиванием в ту ночь.
Похоже, у нас возникли неприятности. Возле наших коек сгрудились с десяток женщин. Размахивая руками и злобно ругаясь, они наседали на Джордану с Миленкой. Габриэлла протиснулась ко мне, испуганно всхлипывая.
— Ирма, они ругают сербок. Мама в умывальной комнате.
Я велела ей привести Терезу и пробилась сквозь толпу. Несмотря на гордое выражение, лица у Джорданы с Миленкой были бледны. Толпа смотрела на них, как горожане смотрят на безобразных нищих или ребенка-уродца, которого показывают на ярмарке за пару монет.
— Что случилось? — громко спросила я.
— Извращенки, грязные твари, — прошипела Симона. — Я застукала их под лестницей, они там ворковали. — Она изобразила влюбленный шепот, а затем плюнула со всего размаха в грудь Джордане. Миленка молча вытерла плевок.
— И что? — недоумевала я. — Они же не с вами разговаривали.
— Сербские свиньи. Они всех нас опозорят.
— Как? Вы никогда не встретитесь с ними в Америке.
— Ирма, ты тут не причем, — тихо сказала Джордана.
— Они не сделали вам ничего плохого — напротив, они всем помогали, когда был шторм.
— Ирма права, — вступил в разговор новый голос. Тереза растолкала женщин и встала рядом со мной.
Лицо Симоны налилось темной злобой. Она ткнула пальцем в наш отсек:
— Вам тут очень уютно вчетвером, а? Вы все вместе здесь воркуете? — она обернулась ко мне: — Ха, Ирма, я видела, как ты сегодня прошмыгнула на палубу. Чем ты за это расплатилась, скажи-ка!
— Ничем, — с запинкой ответила я. — Ничем я не расплачивалась.
Тереза моментально встала между нами.
— Отойди отсюда! — взвыла Симона.
Смотрительницы уже кричали с другого конца спальни:
— Всем будут вполовину урезаны порции, если вы немедленно не разойдетесь!
Отпихнув Терезу в сторону, Симона схватила меня за руку и рывком притиснула к себе, обдав запахом лука и застарелого пота:
— Я не собираюсь терять полпорции жратвы из-за твоих грязных делишек и этих сербских шлюх.
Я оттолкнула ее, впервые в жизни подняв руку на женщину. Симона упала на соседнюю койку, вскочила с нее и ринулась на меня, злобно воя. Я зацепилась о стойку кроватей, и Симона сшибла меня с ног. Падая, я должно быть, напоролась на гвоздь, и он разодрал мне щеку. Габриэлла завизжала от ужаса. Я провела рукой по щеке и ощутила глубокую рану. Рука была вся в крови.
Подоспели смотрительницы и растащили нас, как охотники растаскивают собак.
— Быстро легли по своим местам! Все до единой!
Сбежались мужья, побросав свои карты, чтобы забрать жен. Они костерили их из-за урезанных порций, но, увидев мою щеку, мрачно умолкали.
Корабельный врач не пришел. Тереза промыла рану, сначала пресной водой — но ее у нас было немного, а потом соленой, и меня обожгло как огнем. Пожилая женщина, которую мы все звали Нонна, принесла травы, календулу и чернокорень.
— Я бы могла зашить порез, — с сомнением предложила она, — но у меня руки дрожат. Шов получится грубый. — Она поглядела на Терезу, и та покачала головой. — Самое лучшее — сомкнуть края и держать, пока не затянется. Несколько часов.
— Я подержу, — спокойно ответила Тереза.
— Сведите края раны плотно-плотно и промакивайте кровь. — Старуха потрепала меня по плечу. — Бедная девочка. Ты и раньше не была красавицей, а теперь… ну, жить будешь. Следите, чтоб лихорадка не началась. Ладно, я пойду. Там парень болеет в соседней спальне. — Она усмехнулась. — На море все будто с ног на голову перевернуто. Женщины дерутся, а мужики плачут, что живот болит.
