Со станции доносился гулкий металлический звон. Я оторвалась от стены и пошла вперед, туда, где виднелась широкая улица — она наверняка приведет меня на главную площадь с церковью. Карло, быть может, и здесь гуляет допоздна. Но на площади лишь кучками стояли завсегдатаи кабаков, держась возле фонарей. Однорукий тип ткнул в мою сторону палкой и причмокнул, как будто я одна из Филомен.
Я поспешила уйти оттуда и оказалась в лабиринте улиц, где не было ни одной церкви, а только запертые на ночь магазины, убогие деревянные дома и прямоугольники зелени, там в кустах шебуршали крысы. Карло может жить на любой из этих улиц. Или ни на одной из них. Ноги у меня промокли и стерлись в кровь. Я увидела растение наподобие тех, что мы в Опи прикладывали к открытым ранам, но кто его знает, вдруг здесь оно ядовитое. Руки уже отваливались под тяжестью походного мешка. Мне было холодно, страшно и одиноко, как в ту ночь, когда я убежала от отца.
Я увидела церковь, но у входа не было статуи милосердной Девы, а лишь пустой крест. Совершенно измученная, я опустилась на ступени и заснула, прижав к себе мешок с пожитками. Меня разбудил полицейский. Он стучал дубинкой по ступенькам, резко что-то выговаривал и иногда издавал такие звуки, какими гонят прочь бродячую кошку. Ноги у меня горели, живот сводило от голода, но что было делать — я медленно побрела куда глаза глядят, безо всякой надежды найти себе пристанище. Чтобы передохнуть, остановилась, прислонившись к фонарной тумбе, и тут проходивший мимо джентльмен предложил мне монету. Я поспешила уйти. Утренний туман застелил улицы серым покрывалом, смягчив острые очертания домов. Наконец я добралась до огромного водоема. Неужели я вернулась к побережью Атлантического океана? Прохладный ветер с воды отгонял туман, и я увидела железную скамейку. Кое-как примостив под боком свой мешок, я прилегла, мысленно пытаясь восстановить в памяти карту Америки, которая висела на стене в спальне «Сервии». Там были изображены огромные озера, размером со Средиземное море. Тогда я думала, что этого не может быть.
Бледный серп луны над темно-серой водой освещал остовы брошенных лодочек, ветхий причал и изрезанный берег, покрытый галькой. Где-то поодаль горел бивачный костер. У людей, собравшихся возле костра, наверно есть еда, но откуда мне знать, что это за люди? Я подошла к воде, остудила израненные ноги, а потом вернулась обратно на скамейку.
Ветер усилился, погнал по воде рябь и продувал меня насквозь, словно хотел выгнать остатки тепла из опустошенного сердца. Если я умру прямо здесь, кто об этом узнает? Прохожий, который найдет мое тело, сможет сказать лишь «итальянская иммигрантка», и я умру безвестная, одна среди чужаков, как все, кто покинул Опи. До меня долетел смех, у костра было весело. Я вынула четки и стала медленно перебирать мелкие бусины заледеневшими пальцами. Господь доставил меня в целости через океан. Но удача похожа на хлебные буханки, говорила моя мама. Одним людям достаются те, что побольше, а другим, что поменьше. Моя буханка, возможно, подошла к концу на этой скамейке, на обтрепанном краю Америки.
Дождусь, пока рассветет, решила я, а потом пойду искать еды и пристанища, как делают те, кто впервые оказался у нас в горах. Правда, даже бродяги обычно странствуют не в одиночку, а компанией. Измученная горькими мыслями и обессиленная вконец, я заснула, несмотря на холодный ветер. А когда проснулась, над водой уже протянулась бледнорозовая полоса. Кто-то тряс меня за плечо.
— Italiana? — требовательно спрашивал голос.
Я кивнула. А затем оторвала голову от скамейки и увидела женщину в толстом сером жакете, с длинным носом и черными глазами, которые превратились в узкие щелки, когда она заметила мой шрам. Судя по акценту, не итальянка. Она смотрела на меня так, как смотрят на рынке на домашнюю скотину, потом схватила за руку, оцарапав ладонь.
— Ты сейчас приехала в Кливленд?
— Вчера вечером, на поезде, — ответила я, вырвав руку из цепких пальцев.
— А это? — она ткнула в шрам на щеке.
— На корабле. Это не по моей вине. — Она ждала, что я скажу дальше.
— Ты говоришь по-английски?
— Нет.
— Хорошо. — Почему же это хорошо? — Работа нужна?
Я кивнула.
— Что умеешь делать?
— Вышивать.
— Покажи, — велела она и внимательно осмотрела вышивки, которые я ей показала, снаружи и с изнанки. — Точно твои? Мистрис тебя проверит.
— Это мои вышивки.
— Никого в Кливленде не знаешь?
— Мой брат должен был приехать сюда. Я буду его искать.
— Но к поезду он не пришел?
Я промолчала.
— Слушай, девушка, ты не первая, кого не встретили на вокзале. А я… — она хрипло рассмеялась — …добрая самаритянка.
Возможно, она принадлежит к какому-то благотворительному обществу? Сестра милосердия? Но она не носит крест. И когда она нагнулась, чтобы вернуть мне вышивки, от нее ощутимо пахнуло вином.
— Ты голодная?
К чему лгать?
— Да, синьора.
— Тогда пошли, — кивнула она и, заметив, что я с трудом стою на окоченевших ногах, добавила: — Видишь? От озера очень сыро. На вторую ночь здесь ты умрешь. Как тебя зовут?
— Ирма Витале из…
— Не важно. Ирмы вполне хватит. Пошли, нам долго топать.
Она направилась вперед, уверенно ведя меня по пробуждающимся улицам, отпихивая бродячих собак и мальчишек. Народу все прибавлялась, в толпе я видела немало женщин с бельевыми корзинами, которые они ловко несли на голове. Босоногие оборванные дети играли возле домов, вид у них был такой, точно они весь день там проводят. Интересно, а старики в этом городе есть?
— Как вас зовут? — спросила я, когда мы остановились у телеги, груженной углем.
— Мария, — буркнула она.
— А вы откуда?
— Из Греции. Шевелись давай.
Если бы эта женщина хотела меня ограбить, она легко могла бы сделать это на озере. Но раз она не из благотворительного общества, то что ей от меня нужно? Когда я оступилась и едва не упала, Мария чуть замедлила ход и сказала ободряюще:
— Скоро поешь, если она тебя возьмет.
И я пошла быстрей, несмотря на то, что ноги так и горели.
— Какая там работа, синьора Мария?
— Воротнички шить. Мы пришли.
И она подвела меня к крошечной двери в темном кирпичном здании. Я прислонилась к стене, переводя дух, а дверь меж тем открылась, Мария обменялась с кем-то парой слов, и дверь снова захлопнулась. А потом распахнулась. На пороге стояла женщина с жесткими серовато-стальными волосами и черными, как угли, глазками, спрятавшимися в глубоких складках кожи. Глазки так и впились в меня, словно хотели пробуровить насквозь.
— Мистрис Баллио, — коротко представила ее Мария. — Будешь обращаться к ней Мистрис. Покажи свою работу.
