Книга Когда мы были чужие, страница 49. Автор книги Памела Шоневальдт

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Когда мы были чужие»

Cтраница 49

Idiota, осознала я в ту же секунду, как это произнесла и он нагло посмотрел мне прямо в глаза. Idiota, ты же себя разоблачила перед ним.

— А, так значит, мы работаем в ателье? Платья шьем?

Он крепко сжал мой локоть. Хриплые, напряженные нотки появились в его голосе.

— Нам сюда, ваша церковь во-он там.

Он не полицейский, теперь я это точно знала. Кровь прилила мне к щекам, я в панике озиралась, чтобы позвать на помощь или броситься наутек.

— Улицы совсем пустые, — сказал он.

Да, но куда лучше заблудиться, постучать в первую попавшуюся дверь, просто бежать, куда глаза глядят, прятаться всю ночь в переулках, только бы подальше от него.

— Теперь я сама дойду, сэр, раз отсюда уже недалеко, — я старалась говорить спокойно и не смотреть на него, как мы делали дома со злобно рычащими псами. В эту секунду его отвлек отдаленный свист, я высвободила руку, но он резко дернулся и снова схватил меня.

— Не стоит, мисс. Здесь полно воров, они ограбят вас и разденут до нитки. — Он пощупал складку на юбке. — За такую красивую вещь можно выручить кругленькую сумму.

Мы завернули за угол, и он повел меня к обгоревшим заброшенным домам, мимо которых я точно раньше не проходила.

— Пустите меня! — громко закричала я, отпихивая его, пытаясь вырваться на свободу.

Он прижал меня к фонарной тумбе — я оказалась в ловушке. Теперь он держал меня обеими руками. Волчьи глаза хищно посверкивали в сумерках.

— Тпру, не так быстро. Во-он она, моя церковь, детка, нарочно для меня ее изготовил Великий пожар в Чикаго. — Он грубо расхохотался, кивнув на обугленный дом с раскрытой дверью и выбитыми стеклами. Оттуда выбежала крыса, а он сжал меня еще крепче.

— Пустите меня! — снова закричала я и стала биться, пинать его и звать на помощь:

— Помогите! Aiuto!

— А ну, заткнись! — прошипел он, обдав мне щеку горячим дыханием. — Никто тебя не слышит. А если услышит, так тоже захочет позабавиться, правда, это уж после меня. — Мясистая рука зажала мне рот, и он втащил меня в дом. — Не надо тебе было так расфуфыриваться, девочка. Не в этой части города. Где столько евреев, святош поганых. Те еще крысы, как и все вы, чертовы первачки.

Он тащил меня в глубь дома, под ногами скрипело битое стекло. Я укусила его за руку. Он дал мне пощечину.

— Сучка итальянская. Я понял, по говору. Притаскиваетесь сюда, отбираете у нас работу, ублюдочное племя.

С каждым словом он все плотнее прижимал меня к обгоревшей шаткой стене. Я завизжала и вырвалась. Он схватил меня и впечатал обратно, потом оторвал ленту с платья.

— Сгодится на что-нибудь. Вот так. Уздечка для нашей кобылки, — он тяжело, хрипло дышал мне в лицо. Сделал из ленты кляп и заткнул мне рот. — А теперь потише, потише, сейчас я тебя оседлаю. Не заставляй меня использовать кнут.

Выдернул из брюк тяжелый ремень и хлестнул им в воздухе. Пряжка с треском ударила по обугленной балке.

— Хочешь получить им по роже, сучка? Или сюда? — он сжал мне грудь. Дыхание его стало прерывистым, он шарил в своих брюках, навалившись на меня всей грудью, вжимая в стену и больно надавив под ребра луковицей карманных часов. Я задыхалась. Попробовала кричать, но кляп заглушал все звуки.

— Возбудилась, да, кобылка? Ну, вот и твой жеребец, твой большой американский жеребец. Чертова юбка. — Раздался треск, будто молния прорезала небо. Я лягнула его. Выдернула одну руку и врезала по лицу, потом еще раз, обезумев от ужаса.

— Я сказал, стой спокойно, тварь! — блеснул металл и острое лезвие прижалось к моей щеке. Таким ножом мой отец резал овец. О, Боже, матерь божья, Пресвятая богородица. — Что, заблудилась? Я тебе покажу блуд. Вот он, блуд. Нравится? Тебе нравится? — Разорвал блумерсы. Рывком раздвинул ноги, я пыталась кричать, но — ни звука из сдавленного горла, только бешено стучит сердце в ушах. И вдруг железный стержень вонзился в меня, резкая, ошеломляющая боль и его хриплые, ритмичные вздохи. Кровь потекла по ногам. Господи, забери меня. Ноги бессильно подкосились.

— Стой прямо, сука, пока я не кончу, а не то порежу вторую щеку.

Опять. Опять, резче, глубже, его тело билось о мое, он со свистом выдыхал «кех-кех», а потом вдруг так резко отступил назад, что я упала, как тряпка, на усыпанный стеклом пол.

Презрительно глядя вниз, он скривил губы в усмешке.

— Вот и молодец, хорошая кобылка-первачок. Я досчитаю до ста, ясно? Один звук, одно движение — и я вернусь и перережу тебе глотку. Подохнешь тут с крысами, прежде чем кто-нибудь тебя найдет. Поняла?

Я кивнула, и он отошел в сторону, спокойно почистил одежду платком, застегнул брюки, вдел обратно ремень, посмотрел на карманные часы, поправил шляпу и ушел, давя битое стекло. Я вытащила кляп и медленно начала считать в темноте: Uno, due, treДзия, хорошо, что ты не дожила до этого дня. Uno, due, tre… Затем навалилась тьма, и в этой тьме вращались мысли, медленно, как ножи, разрезая мне душу. Этим закончился мой долгий путь из Опи? Господь привел меня сюда, в эту волчью яму, полную осколков и мрака, унижения и боли? Растерзана, использована. Мой отец лапал меня, и только. Воры в Кливленде забрали мои деньги. И этого оказалось мало. Дура, дура, idiota. Выставила себя напоказ, самодовольная дура в зеленом платье, дразнила мужчин, пока один из них не проучил меня. Моя мать ошибалась. Умереть среди чужаков не самое страшное. Мой прадед в России погиб как герой, холодный сон сковал его на снегу. «Смерть настигает нас там, где ей угодно», — говорил отец Ансельмо.

Но я жива. Не это ли самое ужасное, жить опозоренной среди чужаков? Как я могу вернуться к Молли, к мадам Элен? К пристойным людям? Уж лучше, как Айрин, которая зашла в темную воду, набив фартук камнями. Боже, прости мне, я нащупала острый осколок стекла и поднесла к горлу. Я сотворю себе свою темную воду, свой сон на снегу, смешаю кровь с пеплом пожарища. Кого из близких огорчит моя смерть? Дзия умерла, Карло пропал или погиб. У отца есть Ассунта и будущий младенец. Кто здесь станет оплакивать меня? Молли, мадам и Симона, возможно, ненадолго опечалятся. Господу я ни к чему, он только презирает меня за мое тщеславие.

Всего одно движение, только одно — там, где бьется вена на шее. На сей раз не будет рядом Терезы, чтобы сомкнуть у раны края. Кровь, всего лишь кровь.

Uno. Я прочла «Отче наш» по своей душе. Due. Кто осудит меня, если я нажму на осколок? Tre. Я затаила дыхание, потом остановилась, сотрясаясь от дрожи, плотно зажмурилась, чтобы не видеть его ухмылку, искривленные губы, брюки, падающие к ногам, маленькие крысиные глазки, выжидательно прищуренные — давай.

Боже, спаси меня. Рука тряслась. Сначала мной займутся крысы, потом, быть может, меня кто-то найдет здесь, посреди огромного, равнодушного города. А дальше? Отец Ансельмо отказался хоронить дочку дровосека на освященной земле кладбища, ведь она повесилась. Изнасилованная, опозоренная, она обрекла свою душу на вечное бесприютное мучение. А Айрин, которую похоронили в одной яме с чужаками?

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация