— Эт' правда. На сегодня я работу закончил. Зашивайте меня, и пойду прямиком в таверну. А она чего? — он ткнул пальцем в меня и швейную корзинку. — Вот пусть и штопает.
— Нет, — я пришла в ужас, — я никогда в жизни…
— Ну вы же овец зашивали, Ирма. А у этого молодца шкура толстая, как у барана. Он и не почувствует.
— Эт' точно, — согласился Антонио, плюхнувшись на табурет.
Так же спокойно и внятно как мадам Элен показывала мне разные стежки, синьора Д'Анжело продемонстрировала, как накладывать швы — на марле. Здесь понадобятся десять стежков, прикинула она. Осмотрела рану и велела:
— Промойте ее спиртом как следует, но я сомневаюсь, что там есть инфекция.
— Ник-какой заразы. Все чисто, — встрял Антонио, — отличный острый т-тесак.
Не обращая на него внимания, синьора вдела кетгут в загнутую иглу и протянула мне вместе со стальными ножницами.
— Будете обрезать, оставляйте длинные хвостики, чтобы через неделю можно было легко снять швы. Тратить на него опиум я не собираюсь, он и так изрядно накачался. Ирма, вы отлично справитесь, просто работайте побыстрее. У нас еще куча пациентов.
— Но…
Она направилась в другой конец комнаты. Иголка у меня в руках ходила ходуном.
— Ми-исс, все просто: стежок — узелок. Я б и сам под…што… н-да, но эт' правая рука, д-да? — язык у него совсем заплетался.
— Сиди тихо, — прикрикнула синьора через всю комнату. — Не мешай ей работать.
— А у тебя тоже… п-порезано. Вон, на щеке. — Я кивнула. Он качнулся поближе: — А отметин от с-стежков нету.
— Один человек держал края, чтобы затянулось ровно.
— Друг, стало быть. Да, эт' я так… не слушай меня. Мне не впервой. Но ты шить-то умеешь?
— Я портниха.
— Ну, повезло мне, — пробормотал Антонио и откинулся назад. — Штопай.
Как овцу, уговаривала я себя, как овцу. Разницы на самом деле никакой. Я наложила швы и с трудом разжала пальцы, чтобы положить иглу.
— Чисто сработано, — сказал он, мотнув головой на швы. — Ну, и ничего такого, видишь. Как рубашку з-залатать.
Заглянув мне через плечо, синьора согласилась:
— Очень аккуратно. И узелки хорошие. Принеси ей немного вина, — сказала она Энрико. — А этого дурака пусть кто-нибудь проводит до таверны.
Следующий час я делала записи в журнале, меняла повязки и укачивала младенцев, пока синьора занималась матерями. Вино помогло унять дрожь, и я почти успокоилась. Синьора подошла к мужчине, который сидел, раскачиваясь взад-вперед, зажав ладонь между колен.
— Ирма, идите, поговорите с ней, — попросила она, указав на костлявую женщину с остекленевшим взглядом, почти сползшую со стула.
Мальчик лет семи, когда я подошла, схватил меня за рукав и всхлипнул:
— Что я могу сделать? Мама всегда такая, а папа говорит, что уйдет, если она не станет хорошей женой. А она… видите.
Когда ребенок потряс мать за плечо, голова ее бессильно мотнулась. Она открыла мутные глаза, но в них не было и проблеска мысли.
— Ирма! — громко позвала меня синьора. — Идите сюда!
У меня бешено застучало сердце, и я поспешила к ней и стонущему от боли мужчине.
— Роберто, покажите Ирме свою руку.
Большой палец совершенно почернел, кожа на руке стала цвета темной бронзы и сухая, как бумага, а язва сочилась омерзительно пахнущим гноем.
Я отшатнулась.
— Что же вы ждали столько времени? Давным-давно надо было пойти к врачу.
Он покачал головой и что-то запричитал. Она наклонилась ближе и внимательно слушала, стараясь разобрать каждое слово сквозь крики и гомон вокруг.
— Вы боялись, что он палец отрежет? Так правильно боялись, любой врач это сделал бы — чтобы спасти руку. А теперь, если не отрезать ее до завтра, вы умрете. — Она опустилась рядом с ним на колени. — Послушайте меня, Роберто. Это вот, черное — гангрена. Ваша кровь теперь отравлена. Яд поднимется по руке к сердцу и убьет вас к завтрашнему утру. Смотрите. — Она дотрагивалась по потемневшей кожи марлевым тампоном, и та трескаясь, сходила лоскутами.
— Руку спасти нельзя. Любой врач скажет вам то же самое.
— Тогда отрежьте ее, — произнес женский голос сзади нас. — Роберто, наши сыновья могут работать. Я могу работать. Ты научишься другому ремеслу. Но не умирай из-за своего упрямства, не оставляй нас одних. Мы любим тебя, а не твою руку.
Синьора настойчиво вглядывалась в лицо Роберто.
— Вы можете пойти в больницу. Поговорите с врачом, но только сделать это надо сегодня.
— Нет, — прошептал он. — Не пойду. Мой брат помер в больнице. Вы это сделайте. Здесь.
— Вы уверены?
— Да.
— Ладно, не будем откладывать.
Она велела начисто отскрести стол, прокипятить ножницы, приготовить губку с опием, раскалить инструмент для прижигания раны, снять с Роберто рубашку и тщательно протереть руку до почерневшей ладони. А Энрико — найти четырех мужчин покрепче, чтобы его держать. Я попыталась незаметно затесаться в толпу больных, но синьора мягко подтолкнула меня к столу.
— Ирма, надо будет зашить, после того как я отрежу. Кетгут вон там. Я покажу, как накладывать такие швы.
— Прошу вас, синьора. Это невозможно… тут не так, как у других было.
— Да, не так. Это вам не Антонио. Роберто умрет, если мы немедленно ему не поможем.
— Дадите ему это? — жена Роберто сняла с шеи распятие. — Дайте ему… в другую руку.
— Ирма, пожалуйста, — шепнула синьора, почти вплотную подойдя ко мне. — Если он сейчас отсюда уйдет, то не в больницу, а домой. Вы видели, как умирают от столбняка? Это ужасно, поверьте. Вы зашьете его?
— Зашью.
— Отлично, спасибо.
Я помогла Роберто лечь на стол, вложила ему в руку распятие, а когда синьора смочила опием губку, просунула ее между стучащих зубов и попросила четырех мужчин, готовых его удерживать, встать так, чтобы синьоре было удобно работать.
— Вы умеете писать? — спросила я у Роберто.
Он кивнул, глядя на меня расширенными от ужаса глазами. Лицо белое, как мел, мокрое от пота.
Я стала рассказывать про Бруно, однорукого писца из Кливленда, который помогал итальянцам слать весточки домой. Но когда я принялась объяснять, что синьора взяла бритву, чтобы побрить руку, он дико замотал головой, так что она стала биться об стол.
— Не говорите ничего. Просто молитесь, — прошептала мне на ухо его жена.
Я начала читать все молитвы, какие знала, склонясь над ним, чтобы заслонить ему происходящее вокруг. Поэтому я не видела, как прошла ампутация. Но я это слышала: молитвы жены, вперемешку с его мучительными стонами, хрип и вздохи четверых помощников, мерный скрежет пилы, и наконец стукнула, упав в таз, рука.
