Впрочем, намного больше памятных мест, связанных с классической культурой, Фредди взволновала кипящая гей-жизнь города. Она концентрировалась в небольшом центральном квартале, известном как «бермудский треугольник». Этот гей-анклав посреди Мюнхена был таким же магнитом для европейских геев, как и подобные ему районы — Кастро в Сан-Франциско и Гринвич-виллидж в Нью-Йорке. Эта часть Мюнхена отличалась от них более спокойным, почти бюргерским укладом. Здесь за Фредди не гонялись фанаты и охочие до сенсаций журналисты. В описываемые годы в Мюнхене пышным цветом цвело диско — клубы ломились от посетителей, пластинки скупались тысячами, что ни месяц выходили убийственные хиты. Всех Queen будоражила эта новая танцевальная музыка, рождавшаяся прямо на глазах. Гей-клубы, везде и всегда служившие сердцевиной танцевальной культуры, не стали исключением и на этот раз. Все профильные заведения были забиты семь дней в неделю. Ночная жизнь, полная крайностей и излишеств, доходила до особо впечатляющих форм в таких клубах, как Ochsen Gardens, Sugar Snack, New York и Frisco — все в упомянутом «бермудском треугольнике». Там обожали отрываться не только геи, но и парни и девушки обычной ориентации. Никто не чувствовал себя чужим на гей-дискотеках, а такой веселой и дружелюбной атмосферы не было в других заведениях.
— Фредди обожал именно такие тусовки, где всех было поровну, — вспоминал Мак, — он никогда не стремился оказаться в обществе одних лишь геев.
— Мюнхен оставил на нас свой отпечаток, — признавал позже Брайан в официальной биографии Queen «As It Began». — Мы провели там столько времени, что он стал для нас вторым домом, где мы жили второй, отдельной жизнью. В туре все совсем не так — у тебя есть пара дней на знакомство с городом, и потом вы едете дальше. Здесь мы осели надолго, завели друзей из местных. Чуть ли не каждый вечер мы проводили в клубах, одних и тех же. Помню, особенно все сходили с ума от места Sugar Snack — рок-дискотека с превосходной саунд-системой. Слушая свои собственные песни из их колонок, мы вдруг смогли взглянуть на нашу музыку совсем из другой перспективы. Это натолкнуло нас на мысль по-новому микшировать записи. Сегодня ясно, что в целом мюнхенский период не пошел нам на пользу. Из-за тогдашнего образа жизни все вставали ближе к вечеру и все равно чувствовали себя разбитыми. Что касается меня, а особенно — Фредди, мюнхенские эмоциональные перегрузки подействовали на нас разрушительно.
В Мюнхене Фредди проводил время не менее интенсивно, чем в Нью-Йорке, но именно тут, но мнению Мака, гей-жизнь стала понемногу наскучивать ему.
— Фредди несколько раз говорил мне в те годы: «Возможно, однажды я брошу все эти гей-штучки», — вспоминал Мак. — В конце концов, в двадцать четыре или двадцать пять лет он решил, что теперь будет геем, хотя до этого почти все считали его натуралом. В случае с Фредди сложно за что-либо ручаться. Я всерьез думаю, что он мог бы однажды увлечься женщиной и забросить все, что связано с геями. Он был не из тех гомосексуалистов, что избегают женщин. Наоборот.
Фредди стал частым гостем в доме Мака и особенно подружился с его женой Ингрид. Они сошлись так близко, что Маки пригласили Фредди стать крестным отцом их ребенка. Мак считал, что Фредди ничего не имел против комфортной семейной жизни и не раз подумывал о том, чтобы радикально изменить своим привычкам. Мак говорил даже, что Фредди сам хотел бы жениться и завести детей, — хотя это и не подкреплено никакими фактами.
— Фредди больше всего тосковал по семье и обычной размеренной жизни, — утверждал Мак. — Однажды мои дела пошли совсем нехорошо, из налоговой инспекции прислали счет на огромную сумму, которой у меня не было. Я не находил себе места, и Фредди, узнав, что со мной, сказал: «Черт, это всего лишь какие-то несчастные деньги! Стоит ли переживать из-за ерунды? Одолжишь, заработаешь еще! У тебя есть главное — прекрасная семья и дети, то, чего мне не видать никогда». Думаю, это в нашем доме он в полной мере осознал, как много может значить семья для человека. У нас он понял, что только так и сможет стать счастливым.
Впрочем, уже в следующем году Фредди скажет Рику Скаю в Нью-Йорке:
— Я раздражителен и требователен, из меня никогда не получится хорошего семьянина. Еще я крайне эмоционален и склонен к крайностям, поэтому непросто приходится и мне, и тем, кто со мной.
Сестра Фредди Кашмира тоже сомневается, что из Фредди получился бы хороший отец.
— Нет, не думаю, — говорила она. — Разбаловать ребенка он смог бы, а вот воспитать — едва ли.
В Мюнхене Мак почти случайно узнал, насколько одинок Фредди был в детстве.
— Однажды я неумышленно подслушал разговор Фредди с моим вторым сыном, Феликсом, — говорил Мак. — Фредди сказал ему: «Смотри, в детстве родители отправили меня учиться в зарубежную школу, мы почти не виделись. Так что ты должен радоваться, что папа и мама всегда с тобой». Фредди часто болтал с моими детьми — они ему очень нравились. Он не знал, что делать с младенцами, но когда ребенок начинал ходить и говорить, Фредди уже мог запросто с ним подружиться.
Что же касается музыки, которую Queen записывали в Мюнхене, то Брайан с готовностью признает, что за сменой их музыкального направления стоял прежде всего Фредди.
— Мы взглянули на нашу музыку под новым углом, — говорил Брайан, — и решили радикально упростить ее. Записать монолитный, однородный альбом, а не давать волю фантазии, как обычно. Этот импульс шел от Фредди, считавшего, что мы так заигрались в разнообразие, что люди уже запутались и не знают, где искать нашу суть. Он считал, что нам следует держаться двух правил — четкого ритма и максимальной простоты. Не играть два такта там, где можно обойтись одним. Довольно сложное упражнение для нас, обожавших доводить любую идею до крайности. Но и отличный вызов — мы никогда так не работали. Плюс, мы впервые оказались в студии безо всяких дедлайнов, просто записывали то одну, то другую песню, по мере того, как идеи приходили в наши головы. Мы впервые оказались в такой расслабленной обстановке.
— Над нами больше не довлела необходимость снова пускаться в знакомую карусель — новый альбом, тур по Британии, тур по Америке и так далее. Мы хотели понять, чего же хочется нам самим.
Мак может часами рассказывать о студийной работе с Фредди, об удивительных студийных техниках, который тот изобретал, о его находчивости и энтузиазме, ловкости и проворности, с которой он работал. Единственное, что ограничивало его возможности, — невозможность надолго сосредоточиться. Если что-то в студийной работе представлялось слишком долгим, сложным и утомительным, Фредди моментально терял к этому всякий интерес — так же он действовал и в личной жизни. Если верить Маку, Фредди мог удерживать внимание на каком-либо предмете не дольше пятнадцати минут.
— Я очень хорошо представляю себе, как он сочинил «Killer Queen», — говорил Мак. — Сел за рояль, и через несколько минут все было готово. Конец песни немного скомкан, как будто Фредди не хотелось с ним возиться. Очень в его духе. Он не любил застревать на чем-то надолго, всегда искал новые и интересные ходы. Горжусь, что мне довелось увидеть гения за работой. А он был настоящим гением, ясно видевшим песню еще до записи.
