Тут монах осекся, помолчал, вздохнул и обыденным голосом сообщил:
— Пришли мы. Прощаться будем.
Они стояли перед маленькой, низенькой дверкой. Монах протянул руку — и дверка начала медленно приотворяться.
В жизни Серега не слышал такого громкого скрипа, какой издавали петли этой двери! И открылась она всего на чуточку. Наверное, отвыкла это делать за те несколько лет, а может, десятилетий, а то и столетий, пока была накрепко заперта!
Вдруг Малинка вскрикнула и согнулась, держась за ногу.
Чуть приподняла штанину шаровар и стала озабоченно осматривать левую щиколотку.
На ней была небольшая ссадина.
— Где-то поцарапалась? — спросил Серега.
— Это меня тот поцарапал, ну, который наверху за ногу схватил, — с досадой сказала Малинка. — У него не ногти, а когти! Надеюсь, никакую инфекцию не занес, а то щиплет все сильней да сильней.
— Конечно, хорошо бы пластырем заклеить, а то носком еще больше натрешь, — сказал Серега, рассматривая тонкую загорелую щиколотку. В смысле царапину на щиколотке… — Вот интересно, тут вообще лекарства есть? Аптечка, может, какая-нибудь завалялась?
— Тут ничего нет, — мрачно сказал монах. — Никакого зелья целебного. И врачи, и хворые, и служители давно разбежались, остался только доктор Краев…
— Краев? — повторила Малинка, внезапно насторожившись.
— А что? — быстро спросил монах. — Неужто ты его знаешь?
Малинка пожала плечами и отвела глаза:
— Просто слышала где-то эту фамилию, вот и все.
Серега подумал, что монах все же странные вещи говорит: как же больные и служители разбежались, когда в верхнем коридоре народищу полно, а лифт исправно гоняет баба Нюра?!
— Может, у бабы Нюры пластырь найдется? — пробормотал он.
— Нет, милок, — вздохнул монах, — нету у нее ничего. К тому ж супротив сего перечеса никакой пластырь не поможет. Теперь вам надо из монастырского леса убраться до полуночи. Со всех ног бегите!
Он вытолкнул сквозь узкую дверную щель Малинку, а Серегу на миг придержал за плечо:
— Послушай-ка, чадо ты мое родимое! Хоть ненадолго, а дал ты мне свободы. Я б за то в ножки тебе поклонился! А уж коли ты меня от жизни моей неживой избавишь, век на небесах за тебя молиться буду. Благодарен тебе останусь и за гробом, ты это запомни! Но… коли увидишь меня в лесу — беги от меня со всех ног! Спасайся! И от всех — от всех других. Всех берегись — знакомых, незнакомых… Понимаешь? Мы все вам чужие. Мы вам враги… Вот разве что животные людям верны остаются. Тем, кому служили раньше. И даже тем, с кем враждовали… Вообще у зверей там свои законы, нам непонятные! Собираются они в купальскую ночь к людям, из таких далей приходят, что ни в сказке сказать! Зверей не бойся, а людей — тех опасайся! А еще… а еще на нее посматривай… Дай-то господи, чтобы я ошибся, но…
В эту минуту Малинка громко вскрикнула, и монах, прощально взглянув своими темными, мрачными глазами в глаза Сереге, толкнул его так, что он вылетел в коридор как пробка из бутылки, практически ничего не поняв из того, что только что услышал.
Тем временем Малинка уже добежала до двери, ведущей на крыльцо, и распахнула ее. И замерла, глядя на два автомобиля, которые подлетели к крыльцу один за другим, ярко освещая фарами двор и свистя тормозами.
Первым автомобилем был уже знакомый Сереге серый «Рено» Валентина, а следом за ним примчалась не менее знакомая «Скорая», при виде которой Сереге захотелось куда-нибудь деться и сидеть там как можно дольше.
Не высовываясь…
Он дернул Малинку за руку и заставил спрятаться за дверью.
Не слишком надежное укрытие, но лучше, чем ничего.
— Ты что?! — протестующе взвизгнула Малинка. — Там врачи!
— Там «Скорая», которая тебя сбила, — буркнул Серега. — И бросила на дороге. От этих… субчиков-голубчиков лучше держаться подальше.
Захлопали дверцы автомобилей, и Валентин возмущенно крикнул:
— Какого черта вам от меня надо? Зачем вы за мной гнались? Вы меня с кем-то спутали!
— Ничего мы не спутали! — отозвался голос «врача». — Сказано было — стеречь папашу. Сказано было — папаша приедет на «Рено», будет про мальчишку говорить. Ты приехал…
— Да я никакой не папаша! — перебил его Валентин. — Я даже не женат еще! Я просто искал больницу, а вас остановил, потому что сбился с дороги и хотел спросить как нормальных людей, а вы…
— С нормальными людьми тут напряженка, — ухмыльнулся шофер. — Значит, говоришь, не папаша? И парень, которого мы с поезда сняли, не твой?.. Ну и ну!
— Да, промахнулись мы, — сказал «врач» обескураженно.
— Это ты промахнулся! — зло крикнул шофер. — Ладно хоть, что доктору еще не позвонил, не обрадовал! А то бы он быстренько отправил нас к нашим теткам!
— Ну не позвонил же! — простонал «врач». — Он и не узнает, как мы лажанулись. Только бы этот не разболтал…
Он кивнул на Валентина.
— Не разболтает, — пообещал шофер. — Заходи сзади, хватай его, пока не сбежал! А я монтировочкой приложу. Чтоб помалкивал!
— Эй вы, отвалите от меня! — закричал Валентин.
И в это время раздался свирепый собачий лай. А потом «врач» и шофер истошно заорали.
Серега не выдержал и выглянул из-за двери.
Выглянул — и ноги стали совсем ватные. Он плюхнулся на пол и зажмурился.
— Ты чего? — испуганно спросила Малинка. — Тебе плохо?
— Выгляни, — дрожащим голосом попросил Серега. — Только осторожненько, чтоб тебя не заметили. И скажи, чего видишь.
Он слабо надеялся, что ему померещилось, а эта парочка со «Скорой» орет просто так. И лают они сами.
Ну вот захотелось этим странным людям таким странным образом поразвлекаться!
Как гласит еще одна народная мудрость — у каждой пташки свои замашки.
Маринка высунулась было в дверь — и в ту же секунду взвизгнула:
— Голова! Голова!
Значит, не померещилось…
— Тише! — зашипел Серега, хватая девчонку за руку.
Впрочем, можно было не беспокоиться. Тем, во дворе, было не до них.
«Врач» и шофер носились по двору больницы, истошно вопя и пытаясь руками и ногами отбиться от того самого рыжего сеттера, которого Серега уже видел.
Конечно, это не очень-то приятно, когда за тобой гоняется разъяренный пес. Но куда хуже, когда за тобой гоняется одна его… голова!
Да, самого пса не было. Голова его, лишенная туловища, лаяла и металась туда-сюда, снова и снова цапая «врача» и шофера за все доступные части тела. Причем она обладала каким-то немыслимым проворством, в один миг оказываясь в разных концах двора, и улизнуть от нее было совершенно невозможно.
