Как только деньги соприкоснулись с деревом столешницы, они стали дымиться, шипеть и потрескивать. Огня не было, но бумага истлевала прямо на глазах, превращаясь в серовато-желтую горстку праха.
— Мало, — констатировал Виталя, не отрывая глаз от невероятной метаморфозы. — Давай все, что ты создал. Все, что сделал. Все, чем ты останешься на этой земле.
Душа Романа рухнула в пятки — даже дыхание перехватило. Но отступать было уже некуда. Он прекрасно понял, о чем говорил Виталя. Конечно, не о табуретке, сколоченной на уроках труда. Не о торте, испеченном ко дню рождения мамы. Он вытащил из рюкзака сильно потрепанную тетрадку, в которой записывал свои стихотворения с шести лет, которую хранил и берег, которой поверял все свои самые сокровенные мысли.
Чтобы положить тетрадку на кафедру, парню пришлось закрыть глаза: ему казалось, что он вырывает себе легкое, так трудно и больно стало дышать — смотреть на то, что произойдет с его внутренним миром (а именно этим была наполнена каждая страница), не было никаких сил.
Раздалось душераздирающее шкворчание, запахло горелой бумагой. Однако, когда Роман открыл глаза, стало ясно, что и на этот раз ничего не изменилось.
— Все равно мало, — констатировал псих и посмотрел на Волкогонова обвиняющим взглядом, словно тот намеренно что-то скрыл или не пожелал отдать на общее благо. Парень растерянно пожал плечами.
— Мало, говорю.
— Но у меня больше ничего нет.
— Ага, конечно, — голос Витали звучал будто издалека, сочился издевкой. Из его облика пропали все признаки безумия, а во взгляде проступили властность, сила, целеустремленность. Дурачка больше не было. Да и был ли он на самом деле?
Но Роман не заметил этого — перед его глазами стоял образ Юли. Ее фигура наливалась цветом, объемом, приковывала к себе внимание, завораживала.
Но наваждение длилось недолго — облик его прекрасной возлюбленной замерцал и исчез, а в уши ворвался скрипучий рев Витали:
— Мало! Мало! Деньги — тлен. Стихи забываются. Освободись! Отдай мне себя! Силу! Здоровье!
В момент секундного колебания перед глазами Волкогонова снова появилась Юля. Она манила его куда-то, протягивала руку, предлагая пойти вместе. Пойти туда, где намного лучше, где нечего бояться, где тепло и радостно, где не нужно постоянно превозмогать себя, страдать и бороться. Там, куда звала его любимая, они смогут быть счастливы. Вместе. Все, что требуется от Романа, — избавиться от своей так называемой силы. Да и не было ее никогда, он же не Серега Зигунов. Не Шаткин. На физкультуре пятерку ему ставили просто чтобы не портить аттестат. Здоровье? Да оно уже и не нужно. С таким богатством совсем не жаль проститься.
Радостно улыбаясь и протягивая руку к сияющей фигуре медноволосой гимназистки, парень кивнул:
— Забирай.
Как только слово было сказано, ноги подкосились, а голова внезапно стала легкая-легкая. Звенящая, искрящаяся пустота наполнила каждую клетку. Волкогонову показалось, что он сейчас взлетит, понесется вслед за своей любимой в небо, в сияющий свет, в чарующую бесконечность. Его мысли становились меньше, истончались, пропадали, будто невесомые паутинки. Но было в этой легкости что-то… какая-то маленькая заноза царапала ощущение счастья. Она засела на краю сознания и скреблась, подобно бродячему коту. Роману хотелось избавиться от нее, выбросить, забыть, но не получалось. Даже сквозь невыносимо чудесную улыбку Юли эта проклятая заноза не давала покоя. И парню пришлось сосредоточиться, повернуть свой внутренний взор в сторону этого скребущегося недоразумения. И внезапно Юлин образ, заполнявший все, исчез, лопнул, как мыльный пузырь. «Схлопнулся».
А реальность оказалась кошмаром.
Кругом царил хаос. Протовещество бурлило уже повсюду, пожирая остатки материального мира. От кабинета химии почти ничего не осталось, только мелкие обломки, смутно угадывающиеся формы, некогда бывшие стенами, партами и шкафами. Все это стремительно растворялось в бесформенном «нечто», а в эпицентре бурления парила непропорционально огромная, уже теряющая свои очертания фигура Витали.
Роман в ужасе глянул на него и краешком гаснущего сознания осознал, что совершил непоправимую ошибку, проглядев все странности и метаморфозы дурачка. Конечно же, Виталю поглотил апейрон, и это он теперь выл из растворяющейся фигуры:
— Это не все! Не все! Отдай мне свой разум!
Сил сопротивляться уже не было — тело не слушалось, в голове все путалось, мысли опадали, как хлопья пепла.
— Давай! — гаркнул безумец и схватил своей ужасающе гигантской, холодной и липкой пятерней Романа за голову.
И наступил мрак. Мозг опустел окончательно. Не осталось ничего. Последнее, что парень услышал, прежде чем осесть на пол, был торжествующий голос:
— Вот и все. Ха-ха. Теперь ты Рома Дурачок. А я апейрон! Я сверхвещество. Сверхсущество. Я разум всех поколений. Сверхразум! Ты проиграл!
Виталя отнял студенистую руку от головы Романа, и тот мешком упал в бурлящую жижу протовещества. Затухающим взглядом он видел, как в клокочущем кругом хаосе растворяется его иридиевая плата, как пепел от тетради со стихами исчезает в нарастающей волне биомассы. Только рука парня все еще непроизвольно сжимала что-то твердое в кармане — телефон. Там бессчетное количество фотографий Юли. Юля… Юленька… Отголоски того, что было его любовью, еще какое-то очень недолгое время сдерживали наползающее со всех сторон протовещество. Но отсчет шел всего лишь на мгновения… И Роман Волкогонов провалился в небытие, исчез, потерялся в необъятном «ничто», схлопнулся, провожая взглядом быстро отдаляющуюся фигуру своей любимой… Что?.. Кто?.. Она… Девушка… Красные… нитки?… волосы… Холодно…
Виталя постоял немного над скрючившимся телом парня, которое погружалось в волны протовещества, становясь прозрачным и бесформенным. С его собственной фигурой происходило почти то же самое, но, видимо, от городского дурачка уже ничего не осталось, потому что он никак не реагировал на свои изменения. Окинув окружающее его пространство безразличным взглядом, существо, некогда бывшее Виталей, не то уползло, не то улетело из кабинета химии, оставив полуживого еще Романа одного — дальше можно было не следить, опасности он не представлял. Да и времени у него оставалось немого. Скоро он тоже станет всего лишь частицей космоса по имени апейрон. Если бы протовещество было способно испытывать эмоции в человеческом понимании, оно бы, вероятно, ощутило удовлетворение. Но апейрон не был человеком.
Почувствовав некую перемену в окружающем мире, Роман попробовал подняться и даже смог вырвать плечо из липких щупалец. Но, встав на колени, замер: он уже не знал, как и зачем что-то делать. Тело почти не слушалось, голова больше походила на пыльный чулан — пустой и затхлый. У них дома была такая кладовка, куда он маленьким прятался от старшей сестры, когда ссорился с ней.
Или под кровать. Там стояли батареи банок с компотом и вареньем. Мальчику было уютно в этом закутке: сверху кровать, по бокам обклеенные светлыми обоями стены — целый маленький мир. Но сейчас Волкогонову не было уютно, не было тепло. Позади виднелась багрово-красная, припорошенная пылью тьма. Внутри нее что-то шевелилось. Тьма подбиралась к забившемуся в угол испуганному мальчику, и помощи ждать было неоткуда. Глядя на скользящие в его сторону щупальца, Роман знал, что рядом не раздадутся взволнованные голоса родителей и сестры:
