Введение
Книгопечатание, порох и компас – эти три изобретения изменили облик и состояние всего мира.
Фрэнсис Бэкон, «Новый Органон» (1620)
Однажды вечером в конце 1999 г. я сидел дома и смотрел по телевизору новости. После того как ведущая рассказала о главных новостях дня, она объявила подведение итогов; я решил, что она перечислит важнейшие события последних двенадцати месяцев, как обычно бывает в конце декабря. В тот день, однако, подводили итоги всего XX в. «Мы подходим к концу века, в котором случилось больше перемен, чем в каком-либо другом…» – сказала ведущая. Я запомнил эти слова и всерьез о них задумался. «Что мы на самом деле знаем о переменах? – спросил я себя. – Почему она так уверенно заявила, что в этом веке изменений случилось больше, чем, скажем, в XIX, когда железные дороги преобразили весь мир? Или в XVI, когда Коперник предположил, что Земля вращается вокруг Солнца, а Мартин Лютер расколол западную христианскую церковь?» Вскоре на экране появились кадры из черно-белых фильмов, облако ядерного взрыва, космические ракеты, автомобили, компьютеры… Утверждение ведущей, что в XX в. случилось больше перемен, чем в каком-либо другом, явно основывалось на предположении, что «перемены» – это синоним технического прогресса, а инновации, появившиеся в XX в., нельзя сравнить ни с чем.
За многие годы, прошедшие с того самого дня, я обсуждал перемены со множеством людей. Когда им задавали вопрос «В каком веке произошло больше всего перемен?», почти все соглашались с ведущей BBC: конечно же, в двадцатом. Некоторые даже смеялись над самим фактом того, что я мог предположить, что это мог быть любой другой век. Когда я просил их объяснить почему, они обычно называли одно или несколько из пяти великих достижений XX в.: полеты, атомную бомбу, высадку на Луне, Интернет или мобильный телефон. Они, похоже, искренне считают, что эти современные изобретения делают все, что существовало до них, примитивным, и по сравнению с этим перемены в предыдущие столетия были практически незаметны. Мне кажется, что это иллюзия – с точки зрения предположения, что современные достижения представляют собой самые значительные перемены, а эпоха до Нового времени была по большому счету статичной. Если какое-то явление достигло своего апогея в XX в., это еще не значит, что именно в этом веке оно быстрее всего менялось. Иллюзия дополнительно подкрепляется тем фактом, что мы инстинктивно отдаем приоритет тем событиям, которые видели своими глазами, либо лично, либо на экране телевизора, а не тем, у которых уже не осталось живых свидетелей.
Лишь весьма малое число людей сразу называли не XX в., а какой-нибудь другой. Обычно такие люди – специалисты в разных областях, которые сразу понимают, какие последствия несли за собой предыдущие достижения технического прогресса, будь то стремена, плуг на конной тяге, печатный станок или телеграф. Я не вел точных подсчетов, но можно с достаточной уверенностью сказать, что, когда я задавал вопрос «В каком веке произошли самые большие перемены?», 95 процентов отвечали «в двадцатом», приводя вышеупомянутые технологические доводы. Большинство оставшихся называли какой-нибудь другой век, тоже ссылаясь на какое-нибудь изобретение, и лишь небольшая горстка респондентов упоминали «нетехнологическое» событие, произошедшее до 1900 г., например, наступление эпохи Возрождения или борьбу за права женщин. Насколько я помню, никто вообще ни разу не назвал событий до 1000 г., хотя, конечно, вполне можно было бы назвать V в., в котором пала Западная Римская империя.
Некоторые люди отвечали на вопрос вопросом: «А что вы имеете в виду под переменами?» С одной стороны, ответ очевиден. С другой – весьма любопытен. Все знают, что такое перемена – изменение состояния. Тем не менее, когда людей просят назвать столетие, в котором произошли самые большие перемены, они словно забывают, что означает это слово. Коллективный человеческий опыт, накопленный за столетия, слишком огромен, чтобы мы могли учесть множество случившихся за это время перемен – абсолютно все факторы просто не поддаются исчислению. Мы можем высчитывать определенные изменения, случившиеся за века: ожидаемую продолжительность жизни при рождении, рождаемость, долголетие, рост, калорийность пищи на душу населения, среднюю зарплату рабочих, а в течение примерно последней тысячи лет мы также можем оценивать такие параметры, как посещаемость церквей, уровень насилия, относительное богатство и грамотность; но, чтобы измерить любой из этих параметров в точности, мы должны изолировать его от всех остальных аспектов нашей жизни. Мы не можем измерять разницу в образе жизни. Это все равно, что измерять любовь.
На самом деле это даже куда сложнее, чем измерять любовь. Любовь хотя бы можно поместить на некое подобие шкалы – например, от «я думаю, не послать ли ей открытку на День святого Валентина» до «я отправлю тысячу кораблей, чтобы вернуть любимую». Образ жизни невозможно привязать к какой-либо шкале. Любому числовому изменению к лучшему, которое можно назвать «самым важным», можно противопоставить другое числовое изменение. Например, в XX в. наблюдался самый значительный рост ожидаемой продолжительности жизни при рождении: в большинстве европейских стран она выросла более чем на 60 процентов. Но, с другой стороны, потенциальная продолжительность жизни большинства мужчин и женщин по сравнению с предыдущими столетиями практически не изменилась. Даже в Средние века некоторые люди доживали до 90 и более лет. Святой Гильберт Семпрингхемский умер в 1189 г. в возрасте 106 лет; сэр Джон де Салли умер в 1387 г. в 105 лет. Сегодня до этого возраста тоже доживают весьма немногие. Да, в Средние века было куда меньше людей старше восьмидесяти лет – 50 процентов умирали в детстве, – но вот с точки зрения максимально возможной продолжительности жизни за целое тысячелетие не изменилось практически ничего. Как только мы находим какой-нибудь измеряемый факт, чтобы ответить на вопрос о «самых значительных переменах», нам тут же начинают мешать другие цифры. Почему мы выбираем именно эту цифру, а не другую? Пример с ожидаемой продолжительностью жизни и максимальной продолжительностью жизни показывает нам, что это вопрос личных предпочтений.
На этом основании можно предположить, что мой вопрос – всего лишь салонная игра, любопытный вопрос для развлекательных дебатов, что-то вроде «Кто был величайшим королем Англии?» Но на самом деле вопрос очень серьезен. Как я попытался показать в «Путеводителях путешественника во времени», понимание человеческого общества в разные временные периоды дает нам более глубокий взгляд на природу человечества, чем сравнительно поверхностные впечатления, которые мы получаем, наблюдая за современной жизнью. История помогает нам увидеть весь спектр того, что мы умеем и не умеем как биологический вид – это не просто ностальгический взгляд на то, «как все было раньше». Вы не можете посмотреть на настоящее со стороны, не зная прошлого. Лишь оглянувшись на XIV в., например, мы узнаем, насколько стойкими можем быть перед лицом даже самой катастрофической опасности вроде «Черной смерти». Лишь посмотрев, например, на Вторую мировую войну, мы поймем, каких высот новаторства, организованности и производительности мы можем достичь, борясь с сильнейшим кризисом. Изучив историю западных правительств за последние сто лет, мы видим, насколько близорукой и краткосрочной является наша современная западная демократия, в которой политики потакают капризам общества и ищут мгновенные решения всех проблем. Только диктатор может планировать на тысячу лет вперед. Именно история расскажет нам, каким жестоким, сексистским и склонным к насилию было общество – и каким оно снова может стать. Цели исторических исследований бывают самыми разными – от «понять, как и откуда появился наш современный мир» до «узнать, как мы себя развлекаем». Но самое глубокое предназначение любого исследования – узнать что-нибудь новое о природе человечества во всех ее крайностях.
