Более важная причина роста населения – так называемый Средневековый климатический оптимум. Средняя температура в X и XI вв. росла очень медленно и к началу XII была всего на градус выше, чем до 900 г. Разница кажется не очень большой – изменение температуры на один градус мы едва замечаем. Но вот рост ежегодной средней температуры на один градус – это очень значительное изменение. Как указал историк Джеффри Паркер, в областях с умеренным климатом «падение средней весенней температуры на 0,5 °C продлевает риск последних заморозков на десять дней, а падение средней осенней на те же полградуса – продлевает риск первых заморозков на десять дней. И того и другого достаточно, чтобы убить весь урожай»
[14]. Из этого следует, что повышение температуры всего на 0,5 °C приводит к обратному эффекту. Более того, опасность меняется в зависимости от высоты над уровнем моря. По словам Паркера, падение температуры на 0,5 °C вдвое повышает риск гибели урожая в низинах и вшестеро – риск гибели двух последовательных урожаев, а вот риск гибели нескольких последовательных урожаев на высоте 300 м над уровнем моря увеличивается в тысячу раз. Соответственно, разница температур на 0,5 °C для многих людей является разницей между жизнью и смертью. Меньше суровых зимних дней – меньше урожая погибнет от холода. Больше теплых летних дней – меньше вероятность, что урожай погибнет, а со временем урожайность даже вырастет. Соответственно, в среднем у людей стало больше еды, и умирало меньше детей.
Небольшое снижение детской смертности на первый взгляд не кажется событием настолько значительным, чтобы считать его одной из величайших перемен, когда-либо случившихся в истории Запада. Но если это явление экстраполировать на всю Европу и на целых два с половиной века Средневекового климатического оптимума, то его важность сразу становится очевидной. Выжившие дети заводили семьи, многие их дети тоже выживали; они, в свою очередь, расчищали больше земли и собирали достаточно богатые урожаи, чтобы прокормить еще большее население в следующем поколении. Без избытков зерна не было бы никакой культурной экспансии. Не было бы «лишних» работников, которых можно было отправить на постройку монастырей, замков и соборов, а ученым пришлось бы работать в полях, а не читать книги. Несколько исходных дополнительных жизней оказали экспоненциальный эффект – просто потому, что в Европе плодородных почв было в изобилии. Они нуждались лишь в людях, которые будут их возделывать.
Расчистка земель начиналась одним из двух способов: либо индивидуально, по инициативе отдельного крестьянина, либо коллективно, по приказу поместного бейлифа. В индивидуальных случаях мужчина, имевший надел в пять-шесть акров (2–2,5 га), понимал, что не сможет прокормить растущую семью, имея так мало земли. Даже в урожайный год у него не будет излишка, который можно продать на рынке или отложить на случай будущих неурожаев. Обозначив один-два акра заросшей или лесной земли неподалеку, он просил поместного бейлифа вырубить деревья и кусты и засадить землю культурными растениями, после чего получал ее в собственность в обмен на увеличение барщины. Подобное развитие событий устраивало всех: крестьянин получал больше земли для обработки и мог лучше обеспечивать семью, а поместный бейлиф и феодал-помещик радовались дополнительной барщине. Когда вырастали сыновья крестьянина, они помогали расчистить еще четыре-пять акров. И так далее.
Коллективные расчистки обычно были связаны с крупномасштабными проектами по осушению болот и ирригации. Бейлиф в определенные дни отправлял арендаторов поместной земли рыть канавы и строить плотины. По завершении работы новую землю распределяли либо среди старых, либо среди новых арендаторов. В некоторых поместьях, принадлежавших монашеским орденам, землю расчищали даже сами монахи, трудясь в настоящем духе Устава святого Бенедикта. Тысячи акров европейских лесов и болот были срублены и осушены одними только цистерцианцами в течение XII в.
Масштабы этих расчисток очень трудно измерить. Грамотных людей все еще было настолько мало, что феодалы и их писари не занимались даже регулярной записью границ поместья, не говоря уже о том, чтобы обозначать конкретные границы территории отдельных арендаторов. Несколько поместных хартий, в которых разрешается расчистка земли под обработку («assarting»), сохранились, но эти индивидуальные разрешения вряд ли дадут нам представление о подлинных масштабах процесса. Так что лучшей меркой для нас останется рост населения как таковой. Но даже его рассчитать довольно сложно. Самые полные имеющиеся у нас цифры относятся к Англии, благодаря уникальной сохранившейся «Книге Судного дня» (1086), единственной полной переписи населения и богатств государства в XI в. По оценкам, основанным на данных «Книги Судного дня», население Англии составляло около 1,7 миллиона человек. Отчеты о сборе подушного налога в 1377 г. показывают, что население к тому времени выросло до 2,5 миллиона, а до голода 1315–1322 гг. и «Черной смерти» 1348–1349 гг., скорее всего, было намного выше. Из этих и других обрывочных данных можно предположить, что население Англии выросло с 1,8 миллиона человек в 1100 г. почти до 3,4 миллиона в 1200. Из этого можно сделать вывод, что английские пахотные земли в 1200 г. были почти вдвое продуктивнее, чем в начале века. Единственное возможное объяснение подобного роста населения – огромные территории королевства впервые пустили под плуг. Больше земли – больше пищи, соответственно, больше людей чувствуют себя достаточно уверенно, чтобы вступить в брак, а их дети лучше питаются. Каждое поколение, в свою очередь, возделывало все больше земли, и население росло дальше.
Как шли дела у остальной Европы в XII в., историки приводили весьма контрастные цифры. По недавним оценкам Паоло Маланимы, в XII в. население Европы в целом выросло на 38 процентов. Однако если взять три страны с наиболее хорошо сохранившимися документами – Англию, Францию и Италию – и составить модель для всей Европы, опираясь на их данные по населению, то, зная, что в 1500 г. население Европы составляло около 84 миллионов человек (эта цифра никем не оспаривается), то путем обратной проекции мы получим совсем другую картину для XII и XIII вв.: у нас получится, что население Европы выросло, соответственно, на 49 и 48 процентов и к 1300 г. превысило 100 миллионов. Впрочем, каковы бы ни были точные цифры, не стоит сомневаться, что в период с 1050 по 1250 г. была расчищена бо́льшая часть земли, обеспечившей подобный рост. Обычно двенадцатое столетие представляется веком одетых в кольчуги крестоносцев, разбивающих вражеские шлемы могучими ударами палиц, но настоящим двигателем социальных изменений в XII в. стали поместья этих крестоносцев с безымянными трудолюбивыми крестьянами, от которых остались только расчищенные, вспаханные и возделанные поля.
Расширение сети монастырей
Сам факт того, что папа Евгений III обратился к Бернарду Клервоскому, чтобы тот прочитал проповедь о Втором крестовом походе, намекает нам на еще одно важное изменение, произошедшее в XII в. Бернард был монахом и, соответственно, должен был отрешиться от мира и посвятить жизнь созерцанию. Однако здесь мы видим, что он активно путешествует, встречается с королями и проповедует перед огромными толпами. Более того, куда бы он ни ехал, репутация опережала его. Когда на выборах папы в 1130 г. возникли разногласия, Бернарда спросили, какого кандидата поддерживает он. Он выбрал Иннокентия II, а потом несколько лет разъезжал по Европе, пытаясь убедить правителей, поддерживавших другого кандидата, изменить свое решение. В 1145 г. Евгению III удалось стать папой в основном потому, что он дружил с Бернардом. Кроме всего прочего, влияние и популярность Бернарда очень помогли его религиозному ордену. Люди тысячами вступали в орден цистерцианцев, основанный в 1098 г., и монахи которого поклялись вести аскетичную жизнь, строго подчиняясь Уставу святого Бенедикта. К 1152 г. у ордена было более 330 монастырей, рассеянных по Европе, а во второй половине века он добрался до Восточной Европы, Шотландии и Ирландии. К концу столетия у ордена было еще и несколько десятков женских монастырей.
