Причина, по которой церковный национализм стал такой горячей темой для дебатов, состоит в том, что он постепенно приобрел политическое измерение. Короли Англии, Шотландии и Франции все больше нуждались в расширении собственной поддержки и потому ценили любые заявления о лояльности. Например, в 1302 г. спор между французским королем Филиппом IV Красивым и папой Бонифацием VIII привел к тому, что папа издал буллу Unam Sanctam и пригрозил сделать себя правителем всего христианского мира и в духовных, и в светских вопросах. Филипп в ответ впервые созвал во Франции Генеральные штаты. Представители феодалов, духовенства и больших городов собрались со всей церковной французской нации, вне зависимости от того, подчинялись они непосредственно королю Франции или же были вассалами полуавтономных герцогов Бретани и Бургундии. Если всю церковную нацию можно было призвать в поддержку королю, это сильно укрепляло его авторитет. Опять же, если представителей Англии в церкви признавали как отдельную нацию, они получали право голоса, равное французам, и могли сопротивляться инициативам своих традиционных противников.
В Англии Эдуард III использовал национальные интересы для решения самых разнообразных внутренних и внешних вопросов. Он понимал, что поддержка постоянной войны с Шотландией, а потом и с Францией, соответствует национальным интересам, потому что она мешает самым влиятельным феодалам вести междоусобицы. Благодаря этому он обеспечил несколько десятилетий внутреннего мира в Англии. Парламент одобрил эту политику и поддержал войну с Францией, хотя она требовала дополнительных налогов. Продвигая чувство национальной принадлежности, короли сумели воспитать в подданных ощущение единства: те, кто платили налоги в одном конце страны, делали это, чтобы защитить тех, кто живет в другом конце. Неважно, откуда они происходили: англичане самоопределялись через враждебность к шотландцам и французам и верность всему английскому (с культурной и географической точки зрения), а не только королю. Французы и шотландцы тоже самоопределялись как нации своим противостоянием англичанам.
На политический национализм также повлияли отношения между королями и папами. В 1305 г. Филипп IV обеспечил избрание папой француза, который вступил на престол под именем Климента V. В Риме к нему отнеслись враждебно, так что в 1309 г. Климент перенес папскую курию в Авиньон. После этого папство превратилось практически во французский институт власти: все шестеро наследников Климента и 111 из 134 кардиналов, избранных до 1378 г., были французами. Церковь, естественно, оказалась втянутой в политический конфликт между Францией и Англией. После серии побед Эдуарда III над французами появилась шутка: «Папа теперь француз, а Иисус – англичанин; вскоре мы узнаем, кто победит: папа или Иисус»
[54]. Эдуард еще сильнее подорвал папскую власть, издав закон, согласно которому право папы назначать английских церковнослужителей и получать доходы с английских епархий сильно ограничивалось. Кроме того, он конфисковал доходы монастырей, принадлежавших французским монашеским орденам. Английские поэты стали писать оскорбительные вирши о французах; например, в 1330-х Лаврентий Малый сочинил следующие строки: «Франция, женственная, фарисейская, олицетворение силы, подобная рыси, аспиду, лисе или волку, хитрая, как Медея, сирена, жестокая, злая, высокомерная: ты полна желчи».
[55]
Ушли те дни, когда вельможи регулярно ездили между своими владениями в Англии и Франции. Ушли и те дни, когда папа римский считался наследником святого Петра как епископ Рима. Национальная напряженность, вызванная папством, еще больше усилилась в 1378 г., когда папа Григорий XI перенес святой престол обратно в Рим. Когда он в скором времени умер, и на его место выбрали итальянца, французские кардиналы, оставшиеся в Авиньоне, избрали своего папу. Теперь христианским миром управляли сразу два папы. Англичане, немцы и итальянцы подчинялись папе римскому, а французы, испанцы и шотландцы поддерживали его соперника из Авиньона. Не стоит удивляться, что на Констанцском соборе, собравшемся в 1415 г., чтобы покончить с этим расколом, вопрос «что такое нация?» обсуждался не менее активно, чем собственно вопросы религии.
В других странах верность национальным интересам выражалась по-разному. В Германии роль и власть императора Священной Римской империи подразумевала более высокий уровень верности империи. Но на деле, однако, для людей более важной была верность своему сеньору или монарху. На Пиренейском полуострове из-за культурных разногласий верность корту (двору) подчеркивала резкие различия между королевствами Португалией, Кастилией-Леоном и Арагоном. Скандинавские княжества мирно сосуществовали в рамках торгового альянса, Кальмарской унии, которая состояла из Дании, Швеции (которая тогда включала в себя Финляндию) и Норвегии (в состав которой тогда входили Исландия, Гренландия, а также Фарерские, Шетландские и Оркнейские острова). В этих странах национальность подразумевала под собой братство, а не жестокое соперничество с соседней державой. В Италии, конечно же, все было иначе. Итальянские города и аристократы еще с XII в. были разделены на две фракции, гвельфов и гибеллинов; первые поддерживали папу, вторые – императора Священной Римской империи. В XIV в. после победы над гибеллинами, гвельфы разделились на белых и черных гвельфов и стали враждовать друг с другом. В любом случае итальянцы в первую очередь хранили верность не Италии в целом, а своим городам-государствам или королевствам Неаполя и Сицилии, а во вторую очередь – гвельфам и гибеллинам. Итальянский национализм проявился в полную силу лишь в XIX в.
Несмотря на все эти различные оттенки и степени национализма, именно в XIV в. национальные интересы по-настоящему стали важнее, чем единство христианского мира или папская власть. В 1300 г. зажиточные люди были верны своему сеньору в светских вопросах и местному священнику – и, в конечном итоге, папе – в вопросах религиозных. К 1400 г. все было уже совсем не так просто. Появилась верность местного и национального толка. Религиозная ортодоксия, налогообложение, представительство в парламенте, язык, законы и обычаи включались в понятие национальности. Соответственно, можно было противостоять королю и все равно оставаться верным стране. Собственно, подчиняясь национальным приоритетам, парламент Англии в этом веке низложил двух королей: Эдуарда II в 1327 г. и Ричарда II в 1399. Под конец долгой жизни Эдуарда III шли даже разговоры о его смещении, а в начале следующего века попытались низложить Генриха IV. Европейские монархи, конечно, теряли престолы в пользу соперников и до 1300 г., но вот смещение наследственного монарха собственным народом за то, что он не действовал в интересах страны, было большой редкостью (один из очень немногих примеров – низложение португальского короля Саншу II в 1247 г.). В XIV в. все изменилось. Что же касается верности папе, то к 1400 г. национальные интересы заставляли людей со скептицизмом относиться к власти одного из двух пап, а возможно, и обоих сразу. Английский богослов Джон Уиклиф размышлял о слабости всей церковной иерархии и выступал за повиновение не папе, а непосредственно Христу. Это стало заметной переменой по сравнению с прошлым веком, когда голос Иннокентия III гремел по всему христианскому миру так, что даже короли дрожали.
