Фотография появилась благодаря первопроходцам, работавшим независимо друг от друга в разных странах в 1820-х и 1830-х гг.: Жозефу-Нисефору Ньепсу и Луи Дагерру во Франции, Генри Фоксу Тальботу в Англии и Эркюлю Флорансу в Бразилии. С 1839 г., когда французское правительство выкупило патент у Дагерра и принесло его в дар всему миру, дагерротипы стали преобладающим видом фотографий. Впрочем, дагерротип вы вряд ли смогли бы носить в кошельке – это была медная пластинка, покрытая нитратом серебра и защищенная стеклом. Время выдержки тоже было довольно длительным, так что позировать для дагерротипов было сложно. Тем не менее они сразу же обрели огромную популярность. Многие люди, которые и мечтать не могли, что кто-нибудь напишет их портреты, смогли вместо этого сфотографироваться. За дагерротипом в начале 1850-х гг. последовал стеклянный амбротип, а за ним, в свою очередь, ферротипия (около 1860) на металлической подложке и визитные карточки – несколько копий одного изображения, напечатанных на толстом картоне. Вот такие фотографии уже можно было убрать в кошелек. Многие мужчины и женщины среднего класса раздавали фотокарточки своим родным и друзьям – точно так же в прошлые века богачи позировали для миниатюрных портретов, которые дарили близким.
Изобретение фотографии, впрочем, мало бы что изменило, кроме чувства собственной значимости у среднего класса, если бы не возможность публиковать фотографические изображения. С этой точки зрения, ключевым изобретением стал не метод фотографирования людей в студии, разработанный Дагерром, а способ производства негативов от Генри Фокса Тальбота, с помощью которых можно было затем печатать сколько угодно позитивных изображений. Первая книга с фотоиллюстрациями, «Карандаш природы» Фокса Тальбота (издана в шести частях в 1844–1846 гг.), содержала изображения его семейного дома, Лейкок-Эбби, а также натюрморты и фотографии достопримечательностей, в частности улиц Парижа и моста в Орлеане. В ту эпоху еще невозможно было массовое производство высококачественных фотографий, но в учебники по ботанике уже кое-где начали вкладывать фотографии образцов вместо гравюр, сделанных с рисунков. Вскоре технология развилась до такого уровня, что позволила печатать фотографии прямо на страницах – а это уже помогло и общественным наукам. Джон Томсон, объехавший Дальний Восток в 1862–1871 гг., опубликовал виды Китая и Камбоджи; читатели-англичане впервые увидели, как выглядят китайская улица и спрятанные в джунглях развалины огромного камбоджийского храма Ангкор-Ват. Подобные изображения невозможно было заменить никаким словесным описанием, даже самым живым. Ранее, конечно, некоторые путешественники публиковали невероятно подробные и прекрасные стальные гравюры с пейзажами мест, где им довелось побывать, – в частности, вспоминается имя Уильяма Генри Бартлетта, – но эти изображения все равно подвергались художественной переработке, они были созданы не светом, отраженным от предмета и упавшим на посеребренную металлическую пластинку. Они не были такими же «настоящими», как фотография. Стальные гравюры, конечно, все еще пользовались огромным спросом у публики, что показывают крупные тиражи Illustrated London News с 1840-х гг., но это лишь подтверждает то, насколько людям хотелось увидеть любое изображение, связанное с газетной статьей: если им давали вместо гравюры фотографию, это было даже лучше. Издания вроде тех же Illustrated London News начали публиковать фотографии – сначала гравированные копии, на которых пытались подражать правдоподобию исходного изображения, а потом, когда в 1890-х гг. технология достаточно развилась, – в форме полутоновой репродукции самой фотографии. В книгах о путешествиях, выходивших в 1880-х и 1890-х гг., фотографии с изображением джунглей, разрушенных храмов и экзотических жителей далеких стран стали практически обязательными. Недостаточно было уже просто совершить экспедицию и рассказать историю путешествия: вы должны были показать читателям увиденные чудеса. Благодаря подобным публикациям европейские диванные путешественники стали визуально представлять себе остальной мир.
К 1900 г. фотография стала неотъемлемой частью издательского дела и журналистики. Возможность создавать картины, на которых изображалось именно то, что наблюдатель видел своими глазами, постепенно превращалась в обязательство. Фотографии Крымской войны, сделанные Роджером Фентоном, в 1850-х гг. были опубликованы в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс» в виде гравюр-репродукций. В следующее десятилетие Мэттью Брэди нанял небольшую группу фотографов для работы на Гражданской войне в США (1861–1865); гравюры с их фотографий публиковались в «Харперс-Уикли». Благодаря доступности изображений репортерская работа тоже стала намного более подробной и живописной. Кроме всего прочего, фотография повлияла на информирование людей и о других событиях – например, постепенной гибели культуры индейцев или условиях жизни в трущобах. Фотография и текстовая журналистика всячески старались отобразить реалии общественного неравенства и лишений. «Лондонские рабочие и лондонские бедняки» Генри Мэйхью (1851) – это подробное текстовое описание нищеты в Лондоне; Мэйхью, нисколько не сдерживаясь, рассказывает, в каких тяжелых, антисанитарных условиях существовали люди. «Уличная жизнь в Лондоне» Джона Томпсона (1878) показывала на фотографиях, как выживает беднота. «Старые трущобы и улицы Глазго» Томаса Аннана (1872) повествует о городских трущобах, какими они были до сноса, организованного властями города. «Как живет другая половина» Якоба Рииса (1890) с помощью текста и фотографий рассказывала, как живется самым бедным обитателям Нью-Йорка – от гамаков в семицентовых съемных домах до спальных мест бродяг в подвалах.
Таким образом, фотография заставила нас по-новому взглянуть на доказательства и правду. Она подорвала авторитет художника, чьи повествовательные изображения были заметно более субъективными, чем фотоснимок. Увиденный момент теперь можно было запечатлеть и поделиться им с миллионами. Неважно стало, хочет человек быть на картинке или нет. Места преступления стали фотографировать, чтобы сохранить доказательства незаконных деяний. В тюрьмах фотографировали всех, кто проходил через их ворота. В городах американского фронтира стали вешать фотографии преступников с большой подписью «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Полиция хранила тысячи фотографий подозреваемых. До появления фотографии преступников можно было идентифицировать только по имени, полу, цвету глаз и росту, и невозможно было доказать, что шестифутовый мужчина средних лет с голубыми глазами и редеющими русыми волосами – это тот самый человек, которого описали свидетели. С 1850 г. фотографией также стали все активнее пользоваться ученые, особенно астрономы; в 1880-х гг. им удалось сфотографировать туманности, а в 1883 – объекты, невидимые невооруженным глазом. К 1900 г. преображение стало почти полным. Процесс определения «правды», который в 1800 г. полностью сводился к восприятию свидетелей и их способности связать хотя бы пару слов, сменился системой, основанной на объективных доказательствах – благодаря в том числе и фотографии.
Общественные реформы
Мы затронули в этой книге множество разнообразных форм правления, но, за единственным исключением революционной Франции, у всех них была одна общая черта: они считали своим долгом защищать граждан от общественных изменений. Они были консервативны. В годы после Французской революции они стали еще более настороженно относиться к политическим реформам, дозволяя их только для того, чтобы в наибольшей степени сохранить текущее положение дел. В ноябре 1830 г. британский премьер-министр лорд Грей так обосновывал представленный Парламенту Билль о реформах: «Принцип моей реформы – в том, чтобы предотвратить необходимость революции… Принцип, по которому я собираюсь действовать, – ни больше, ни меньше как реформа ради сохранения, а не свержения»
[165]. После своего принятия Избирательная реформа 1832 г. (неформальное название – Акт о великой реформе) лишь немного расширила избирательное право: с 516 000 человек, обладающих собственностью, до 809 000, в то время как население составляло 13,3 миллиона человек
[166]. Поборникам демократии понадобилось еще немало лет и сил, чтобы сделать парламенты Европы более доступными для низших слоев общества.
