– Жестянку?
– Руками. С двух сторон.
– А ты по ней ударишь?
– Да.
– Тогда не буду держать.
– Феликс!
– А если… ты промахнешься?
– Да ладно! Всего один раз. Одного удара хватит.
Лео взвешивает в руке стамеску, прикладывает острие к миллиметровой щели над замочком. Быстрый взгляд на Феликса: тот зажмурился, но держит жестянку, как сказано. Лео прицеливается, ударяет. Хорошее попадание – но в тот самый момент, когда молоток падает на стемеску и сила от одного инструмента должна передаться другому, Феликс ослабляет хватку. Замочек выдерживает напор силы, которая пытается проникнуть внутрь. Братья следят за скользящим падением жестянки – по столу до края… вот она опрокидывается, падает на пол. Сердитый стук отдается от кухонных стен в коридор, к Винсенту и внешней двери.
– Какого… Ты же должен был держать!
– А вдруг бы ты попал по мне. Вместо жестянки.
Лео проводит рукой по смятым полотенцам, расправляет их, подбирает жестянку и снова ставит на то же место.
– Феликс, в следующий раз Винсент проснется. Или соседи. Держи как следует.
Феликс хватается за ледяные бока жестянки, крепко зажмуривается, держит изо всех сил.
Лео прицеливается. И бьет. В середину замкового механизма.
Вот теперь удачно. Еле видная щель становится чуть пошире. Как раз войдет острие стамески. Всей тяжестью тела – на кухонный стол, Лео ломает, ломает, и наконец оба улавливают слабый щелчок.
Замок сломан.
Лео аккуратно надавливает на крышку и нижнюю часть, поворачивает, у таких кассет бывает незакрепленное отделение для монет, так что все содержимое может высыпаться кучей.
Открывает едва ли не торжественно. Коробочка с ячейками лежит, как и должна. Каждая ячейка почти полна.
Он высыпает монеты на полотенце, просматривает, ловит те, что норовят укатиться.
– Феликс, начинай сортировать. Пятьдесят эре, одна крона, пять крон – все по отдельности.
Он нарочно медлил, не смотрел, сколько там, в пластиковом отделении. Но знает, сколько примерно ему хочется, чтобы там оказалось: чтобы хватило на все. Теперь Лео все же заглядывает туда. Там, как и следовало ожидать, лежат купюры. Пятерки. Но не та сумма, что ему нужна, он почти уверен в этом. Он собирает, считает.
Двадцать семь пятикроновых бумажек.
Сто тридцать пять крон.
Не достаточно. Ведь не достаточно? Ведь этих монет не хватит на все?
Его усердные руки, раскладывая деньги, сталкиваются с медлительными руками Феликса. Три кучки. Разной высоты. Он молча считает. Сорок семь крон и пятьдесят эре.
Итого сто восемьдесят две кроны пятьдесят эре.
Он торопливо идет в свою комнату, за бумажкой, лежащей на динамике, который он сам собрал и который высотой почти с Винсента. Глубокий вздох – и он разворачивает бумажку. Куртка, 99,50. Парик, 125. Сигареты, 14. Краска, 28,50. Вата, 20. Все это он не может нигде стащить. То есть может, но хороший план подвергает преступника риску попасться всего один раз. Во время главного удара. Велосипед для бегства – это единственное, что он может взять без риска. Накануне ночью.
– Не хватает сто четыре пятьдесят.
– Не хватает?
– Да. Мне нужно двести восемьдесят семь крон.
– На что?
– На Лассе-Наркоту. Но я знаю, где взять остальное.
* * *
Молоко, пятьдесят миллилитров. Он отмеряет чуть больше, чем в рецепте. Манка, четыре столовые ложки, манку он отмеряет точнее. В конце – соль, немного, сколько захватят указательный и большой пальцы. Большой деревянной ложкой размешивает широкими кругами, помешивает все время, помешивает, помешивает в кастрюле, каша не должна пригореть, если пригорит – ни Феликс, ни Винсент есть не станут.
Феликс в это время накрывает на стол. Тарелки, ложки, салфетки, стаканы. Подтаскивает стул к мойке и шкафчику, снимает пакет с сахарным песком и стеклянную банку с корицей. Они одни – можно сыпать, сколько хочешь.
– Феликс, разбуди Винсента.
– Я уже заглядывал к нему. Он еще… Сколько он еще будет так? В бинтах? Всю жизнь?
– Нет, не всю жизнь. Я его выманю из бинтов.
Феликс идет. Но не к комнате Винсента, а к коричневой пластмассовой корзине для белья, возле входной двери, она поменьше той, что в ванной, мама носит ее вниз, в прачечную. Он шарит среди грязных трусов, и носков, и футболок и выуживает джинсы. Для него они маловаты.
– Феликс?
Лео на миг отвлекается от плиты и кастрюли, в которой надо помешивать – увидел в прихожей джинсы, которые, он уверен, принадлежат Винсенту.
– Ты чем там занимаешься?
– Я подумал… Нам же надо к маме. Сейчас можно сделать, как ты сказал – выманить его. Из мумии.
Феликс направляется в комнату к Винсенту, но Лео хватается за джинсы.
– Нет.
– Почему?
– Погодим пока.
– Все равно я хочу спросить.
Оба тянут штаны к себе, с одинаковой настойчивостью. Наконец Феликс выпускает джинсы, но из хватки за запястье ему удается вывернуться.
– Если мы… Лео, черт… если мы разрешим ему пойти с нами, он же должен снять с себя эти дурацкие бинты! Ты что, не понимаешь?
– А как, по-твоему, выглядит мама?
Феликс вдруг останавливается, словно споткнувшись. Замирает.
– В каком смысле?…
– Лицо. Из нее же кровь лилась, как из свиньи. Как по-твоему, сколько на ней бинтов? Я не хочу, чтобы Винсент видел ее. А ты?
Тут Феликс понимает, о чем говорит его старший брат. Он почти не видел, как маму избивали. Не помнит, что было, когда папа ее бил. Эти удары провалились в большие черные люки его памяти.
– Лео!
– Что?
– А как, по-твоему… она выглядит?
Феликс искоса посматривает на старшего брата, словно это все, что он отваживается сделать, словно ответ тогда будет не такой страшный.
Лео видел избиение, даже вытирал мамину кровь.
– Скоро узнаем, братишка.
Горит.
Пахнет горелым.
Каша. Сраное молоко. Лео сдергивает кастрюлю с плиты, наливает холодной воды, выковыривает деревянной ложкой бурый ком и вываливает его в мусорное ведро. Скребет и трет дно кастрюли, потом обнаруживает коробку с проволочными мочалками, и горелая корка наконец отходит полностью.
Он снова отмеривает крупу, молоко и соль, начинает мешать, по кругу, по кругу.
Открывается входная дверь. Кто-то, у кого есть ключи.
