– Доброе утро.
Женщина. Не очень молодая.
Агнета.
Ей, наверное, дала ключи мама или соцтетка.
Лео бежит к окну, открывает пошире, пусть эта дура не думает, что он не в состоянии сварить кашу.
– Ну что? Уже завтракаете?
Агнета встает в дверном проеме, взглядывает на мальчика у кастрюли, на накрытый стол.
– Нет еще. Феликс собрался варить кашу, но он не умеет, ее надо все время помешивать.
– А я кое-что купила… так что будет у вас завтрак. А в другом пакете – обед и ужин.
Она открывает холодильник, распаковывает покупки, прячет их, потом ставит еще что-то в буфет.
– Завтра утром тебе не нужно будет заходить к нам, я все сделаю. Я готовлю этим двоим завтрак, после того, как… в общем, готовлю…
Тихонько стучат по дверному косяку; оба рефлекторно оборачиваются на звук.
Феликс.
– Он не хочет. Мумия ничего не хочет.
– Оставь его в покое, Феликс. Поест потом.
Первый пластиковый пакет пуст, Агнета как раз принимается за второй – и замирает.
– Так… вот это вот все еще на нем?
– Да. И по-моему, его так оставлять нельзя. А Лео со мной не согласен.
– Феликс, я такого не говорил. Я говорил, что мы не можем заставлять его. Ни снимать бинты, ни идти с нами к маме.
У каждого свое мнение, каждый уверен в своей правоте. Агнета понимает это и оборачивается к обоим попеременно.
– Я… тут я согласна с Лео. Не стоит снимать бинты, пока человек к этому не готов. Сначала надо прийти в себя. Я побуду с Винсентом, пока вы навещаете маму.
Вот теперь каша отличная, и Лео наполняет две из трех выставленных на стол тарелок.
– Но я хотела поговорить с вами еще кое о чем.
Она дожидается, пока Лео вымоет кастрюлю и сядет.
– Сегодня ночью…
Еще даже первый бутерброд не готов.
– Я проснулась. От того, что кто-то бежал по лестнице. Или мне показалось, что я проснулась от этого. По звуку – бежали мимо моей двери, вверх до этого самого этажа. Потом, как раз когда я снова уснула, я опять проснулась. От сильных ударов. Как минимум – двух. Может, трех. Как будто кто-то… стучал в стену. Больше я ничего не слышала. Или снова уснула.
Оба начинают жевать крошащиеся твердые бутерброды с сыром.
Но и у бутербродов, и у манной каши, покрытой дополнительным слоем корицы и сахара, вкус не как всегда.
– Беготня по лестнице. Стуки. Это были вы?
Лео уставился на Феликса, который уставился на Лео.
– Нет. И я ничего не слышал. А ты, Феликс?
Феликс колеблется. Это понимает Лео, но не Агнета. Феликс колеблется и тихо говорит:
– Нет. Я тоже не слышал. Я не слышал ни одного странного звука.
До больницы в Фалуне не очень далеко. Но идут они туда долго. Феликс тащится нога за ногу, с каждым метром все медленнее. И Лео понимает, в чем дело.
– Побыстрее.
Тревога. Из-за картины, которую никто из них не хочет видеть.
– Зачем? Мы разве спешим?
– Мама будет такая, какая есть.
Лео уже давно решил не думать об этом. О том, как выглядит мама. Вместо этого он думает про магазин, про площадь и охранника, который может помешать ему. Надо уговорить Феликса. Без него трудно. Может получиться, но удача может и изменить. Задача Феликса – отвлекать Клика с дубинкой. А Клик единственный, кто способен серьезно навредить предприятию.
Городская больница Фалуна светится по ту сторону парка, корпуса торчат позади деревьев. Еще пара минут… шаги Феликса становятся куда короче, куда неспешнее.
– Братишка!
– Чего?
– Если хочешь. Только если хочешь.
– Что?
– Я загляну первым. Если у мамы совсем все расквашено, я тебе скажу. И ты тогда не смотри.
Три здания городской больницы Фалуна сочетаются одно с другим, хотя они очень разные. Одно светлое, в нем четырнадцать этажей, одно потемнее, в одиннадцать этажей, и еще одно втиснуто между ними, семь этажей, если считать еще самый нижний ряд окон. По-разному высокие дома разного цвета. Совсем как трое братьев.
Они задерживаются у больничного киоска. Цветы слишком дороги. Но пакетик малинового мармелада, маминого любимого, им по карману. Лео расплачивается монетами в пятьдесят эре, которые еще совсем недавно лежали в жестянке, а теперь лежат у него в кармане штанов.
Коридоры. Лифт. Больничный запах.
Люди в белой одежде – у некоторых бейджики, они здесь, чтобы лечить, у других халаты без бейджиков, они здесь, чтобы лечиться.
Палата с тремя койками. Две пустые. И мама.
Она лежит на боку, по которому папа не бил, лицо повернуто в сторону.
– Мама, это мы.
Мама дергается – может быть, она спала.
– Винсент придет в другой день.
Лео медлит в дверном проеме, и через четырехугольник, образованный его правым плечом и дверным косяком, Феликс заглядывает в палату. Четырехугольник не очень большой и защитит, если мама вдруг повернется к нему. Как телевизор. То, что видишь в телевизоре, не очень настоящее.
– Привет, Лео.
Мама поворачивается, и Лео быстро сдвигается вправо, становится вплотную к косяку, телекартинка закрыта. Это значит, что мамино лицо выглядит совсем скверно.
– Заходите, мои мальчики.
Голос у мамы слабый. Но мамин.
Лео оборачивается к брату, который – у него за спиной.
– Пойдешь?
– Нет.
Лео мотает головой, глядя на маму, и она повышает свой слабый голос, насколько получается, даже немножко кричит.
– Феликс, я хочу, чтобы ты тоже вошел.
– Нет.
– Я хочу… просто подержать тебя за руку.
Феликс кашляет, все еще стоя за надежной спиной брата.
– Мама, тебе… больно?
– Естественно, ей больно, Феликс. Можно и не спрашивать.
– Мне больно.
Мама со стоном пытается приподняться – может, чтобы лучше их видеть.
– Но болеть может в разных местах. Иногда в невидных.
Наконец она сдается, боль слишком сильна, и мама съезжает вниз, теряя ту небольшую высоту, на которую ей удалось приподняться.
– Но как… что у тебя с лицом?
– Не важно, что у меня с лицом. Через несколько недель, может, через месяц, все пройдет.
Лео отступает назад, очищает телеэкран между плечом и косяком.
