Кипяток. Серебряный чаек.
– После этого я пыталась дозвониться до тебя.
– Мне показалось, ты сказала, что пришла поговорить о работе. А не о том, как я провожу время.
– Я сказала, что пришла поговорить о Лео Дувняке.
Он налил кипятку в огромную чашку; Элиса со своего места могла окинуть взглядом всю квартиру. Одиночка. В этом она была уверена. Не гей, хотя он никогда не смотрел на нее так, как смотрели иногда гетеросексуальные мужчины. Дом со страницы икеевского каталога. Совершенно безликий. Никаких фотографий. На стенах ничего, чем хозяин мог бы гордиться. Дом приятный, но равнодушный. Гостиничный номер. Здесь можно провести пару ночей, а потом поехать дальше.
– Я проверила алиби Дувняка. Оно надежно, Джон. Он назвал ресторан, в котором встречался с отцом в интересующее нас время. Это подтвердили владельцы ресторана и один пьяница-завсегдатай. Обыск у матери, как мы и предполагали, ничего не дал.
– Насколько я слышал, он дал кое-что другое: недругов. Потому что делать замечания коллегам – как ты, очевидно, поступила, когда они переворачивали дом вверх дном, – это лучший способ вызвать в нашей конторе неприязнь к себе.
– Мне это все равно, если я знаю, что права. Я пришла в полицию не друзей искать, друзья у меня и так есть.
Она посмотрела на Бронкса. Только у нее одной такой взгляд.
– А вот у тебя, Джон, кажется, друзей не слишком много – так что ты сказал такого?
Он отпил воды. Горячее приятно ощущалось внутри.
– Алиби имеется. Обыск не дал результатов. Значит, ты разбудила меня из-за ничего? В таком случае иди домой. А я лягу досыпать.
Она не сделала ни малейшей попытки уйти. Выдвинула сосновый стул и села за кухонный стол.
– Джон, когда я не нахожу то, чего ищу, я продолжаю искать. Пока не найду.
Вот теперь Элиса раскрыла папку, которой махала перед дверным глазком, и первый лист, который она взяла из нее, был похож – по крайней мере сверху и снизу, насколько ему удалось заметить – на выписку из реестра исправительных учреждений.
– Нам известно, что Яри Ояла, убитый грабитель, отбывал последние семь месяцев своего срока в Эстерокере. Камера номер два, отделение H – в той же тюрьме и в том же отделении, что и Лео Дувняк. Они знали друг друга, и Дувняк вполне мог планировать и руководить как раньше, но на расстоянии от места преступления.
В верхнем углу следующего листа тоже стоял логотип пенитенциарного ведомства.
– Теперь мы знаем, что еще четырнадцать человек сидели в отделении Н, когда там находились Дувняк и Ояла. Десять все еще под замком, и никому из них не разрешены отлучки. Так что о них забудем.
– И?
– Остаются четверо. Это… назовем первого А. Хоакин Санчес. Двенадцать лет за тяжкие преступления, связанные с наркотиками. Боливийский картель. Если ты готов пересечь государственную границу с сумкой, одежда в которой пропитана кокаином, то с тебя станется и обработать инкассаторскую машину.
Четыре стопки бумаги, каждая соединена скрепкой.
– А вот этого краснолицего из следующей пачки назовем Б.
Она положила бумаги на стол, расположив их полукругом перед собой.
– Тор Бернард. Восемь лет за похищение с целью выкупа, тогда ему надо было продвинуться из кандидатов в ряды действительных членов мотоклуба. Готов сделать что угодно ради того, чтобы лидер его одобрил. Следующего, вот из этой стопки, мы назовем В. Сэм Ларсен. Пожизненное за убийство, ныне отпущен на свободу. Посадили его отнюдь не за ограбление, но он просидел достаточно, чтобы тюрьма его испортила. И последнего, вот из этой стопки, назовем Г. Семир Мхамди. Шесть лет за непреднамеренное убийство. Входит в марокканскую криминальную сеть, скорее даже – северо-африканскую, она от Марокко до Алжира. Демонстрирует крайнее презрение к полицейским и, как и покойный Ояла, известен тем, что молчит во время допросов.
Вода в чайнике пока не остыла. Бронкс налил еще одну чашку, хотя пить не собирался.
Сэм.
Снова – ты.
Мы виделись всего четыре раза за двенадцать лет, в предпоследний раз – в комнате для свиданий, когда я принес тебе известие о маминой смерти – а ты не захотел даже коснуться меня. Потом ты внезапно снова оказался в той комнате, и тебя допрашивали. Это было той ночью, когда я, проснувшись, никак не мог заснуть снова. А теперь ты – одно из имен в списке, который предстоит разрабатывать. Я знаю тебя, ты не грабитель. И в то же время – я совсем не знаю тебя.
– Так что сейчас, Джон, если ты до конца оденешься, мы навестим их. Одного за другим.
Но вот что, Сэм.
Если нам предстоит увидеться в нынешних обстоятельствах, при проверке с целью исключения из списка, я не хочу делать это в компании ищейки, которая обзывает меня психопатом.
– Элиса, давай лучше их поделим.
Ищейки, которая не знает нашего прошлого. И никогда не узнает.
– Бери двух первых, а я возьму двух последних.
– Теперь я ничего не понимаю. Джон, ты же говорил, что хочешь работать бок о бок со мной.
Потому что хватит с нас посторонних, которые роются в нашей семейной могиле.
– Так будет лучше. Дело во времени, Элиса. Если Дувняк наносит удар, едва выйдя на свободу, значит, его поджимает какой-то дедлайн. Верно?
Бронкс потянул к себе две стопки.
– Я беру вот этих… В и Г. А ты – А и Б. Идет?
И сел напротив нее.
Чтобы делать, как она – листать невысокие стопки документов: персональные данные, реестр судимостей, фотографии. Чтобы не делать, как она: пока Элиса методически листала дела, Бронкс застрял на первой же фотографии очень молодого заключенного, которого она решила назвать В и которого звали Сэм Ларсен.
Бронкс забыл, как он когда-то выглядел.
Словно детские воспоминания о старшем брате вытеснялись другим Сэмом, которого он встречал в комнате для свиданий – мускулы, и неудачные тюремные татуировки, и глаза, которые отталкивают его. Сэму, который сейчас смотрел на него с чернобелой фотографии, было восемнадцать лет – тонкая шея, длинноватые волосы на лбу взлохмачены, а глаза, глядящие прямо в камеру, очень хорошо знают, что двадцать седьмой и последний удар зазубренным рыбным ножом пришелся отцу в левый бок, прямо под руку.
* * *
Лодыжки у людей ужасно разные.
Раньше он не думал об этом. Но теперь, когда он смотрел, как люди идут по Халландсгатан, два узких и грязных окна расположены прямо под потолком подвала, при взгляде на ноги и икры становилось ясно, как выглядит остальное тело – возраст, статус, даже самочувствие.
– Лео!
Он обвел взглядом помещение, которое Фредрик Сулло Сёдерберг называл своим офисом – шестьдесят квадратных метров в подвальном этаже жилого дома возле парка Росенлунд в центре Сёдермальма.
