Если Лео рванет сумку к себе… Если он попытается вырвать сумку, Клик его догонит. В два-три шага.
– Не выйдет. Лео! Знаешь, как быстро Клик бегает? А если он и не добежит… он тебя узнает.
– Я ему ни за что не дамся.
– Откуда ты знаешь, придурок?! С чего такая уверенность?
– Я же сказал – разберусь. Сказал? Маскарад. Вот что там будет. Не успеют сообразить, в чем дело, как уже пойдут по ложному следу.
Охранник, кажется, увеличился в размерах. Или же Феликс просто видит только форму, дубинку и рацию. А Лео, кажется, вообще его не видит.
– Я хочу домой.
– Еще немного.
– Лео, пошли. Охранник. Брат Роббана. И…
– Еще чуть-чуть.
Феликс тянет Лео за рукав куртки.
– Ты сейчас точно как… тогда! Когда ты…
Опять тянет.
– …дрался с Кекконеном. Когда ты взял папин нож. Когда ты никого не слушал, будто был не со мной. Будто был только сам с собой.
Феликс встает и идет прочь. Вскоре он слышит шаги. Лео бежит следом.
– Феликс… ну постой!
Наконец он догоняет Феликса, и оба идут рядом, бок о бок.
– Ты должен быть со мной.
– Вот уж нет.
– Это же ты будешь отвлекать охранника!
– Ты что, не понял? Я не хочу участвовать в твоем хайсте! Не собираюсь!
Лео хватает младшего брата – не жестко, а по-дружески – за плечи, и оба останавливаются. Лео улыбается, даже смеется, так знакомо.
– Феликс! Мы с тобой горы свернем. Нам только надо держаться вместе. И вместе мы уведем Клика с поля боя. Отвлекающий маневр. Так это называется. Этот дурак и не поймет ничего.
– Я не хочу. Не хочу. Не хочу.
– Послушай, я все продумал, тебе…
Феликс отворачивается, зажимает уши, снова идет вперед. Лео – за ним.
– …не надо бояться. Ни капли. Эта площадь – наша. Видишь…
И он указывает – всей рукой.
– …ту бронзовую дуру на краю площади, между скамейками? Видишь, Феликс? Эта статуя – мы, когда все будет сделано! Мы будем стоять там и сверкать.
Феликс крепче прижимает ладони к ушам.
– А самое лучшее знаешь что, Феликс? Что одним разом – все. Тридцать или даже сорок тысячных бумажек. За один раз.
Лео искоса глядит на Феликса – тот, кажется, не слушает, продолжает идти. Каждый раз одно и то же – если Феликс что-то решил, так уж решил.
Пора применить другую тактику.
Наверное, он… поторопился. Наверное. Ведь столько всякого произошло; наверное, надо сначала все подготовить.
Соцтетка. Легавый. Список дежурных. Кровь. Арест. Другая семья.
День, в котором слишком много слов; он не ожидал, что их придется растолковывать кому-то, кто зажал уши. Слова, которые – если их попытаться понять – все вместе означают «очень долго».
«Очень долго» для трех братьев, которые остались в квартире одни.
«Очень долго» для мамы, которая будет лежать на больничной койке и лечиться. И значит, Феликс станет еще тревожнее, еще печальнее.
Но также «очень долго» для папы, который будет сидеть в тюремной камере – и значит, Феликс станет спокойнее.
А Лео нужен младший брат – для того, чтобы исполнить задуманное.
«Если с умел измениться я, cумеешь измениться и ты»
* * *
Метров через двести его приветствовал небольшой щит. Установленный на двух металлических прутьях, он настойчиво указывал налево.
«Исправительное учреждение, 2 км».
Притормозить, повернуть. Он откинулся на продавленном, слишком мягком водительском сиденье; вдавившемуся в него тяжелому телу оно показалось бездонным.
Изменение маршрута.
Когда бежать дальше невозможно. Когда ты заплутал по дороге к дому и даже не знаешь, где он.
Рано или поздно двигаться дальше ты сможешь, только изменив маршрут – в этом он был крепко уверен.
А это извилистое ответвление дороги, по которому он сейчас ехал, совершенно точно закончится стеной в семь метров высотой. Толстый бетон, который так долго не выпускал его, этим утром должен обернуться следующим этапом их общей жизни.
Он остановил машину подальше на гостевой парковке и опустил окошко, чтобы впустить свежий воздух. Мало. Ему хотелось большего; он распахнул переднюю дверцу и выставил левую ногу; штанина вычищенных в химчистке плотных костюмных брюк хлопала на легком апрельском ветру, свеженачищенный ботинок постукивал по сухому асфальту.
Назойливая музыка пробивалась из заикающегося автомобильного динамика с провисшими проводами; он наклонился к приборной доске и выключил радио. Медленно и тяжело дыша, зажмурился, и искры под веками наконец пропали. И правда: где, если не среди этого покоя, он мог послушать щебет птиц на опушке, начинавшейся там, где кончалась стена.
08.22.
Осталось тридцать восемь минут.
В этой развалюхе многое дышит на ладан, но часам доверять можно.
И время, которое в другие дни преследовало, беспокоило и сбивало в толку, сегодня было во главе всего – он даже решился приехать заблаговременно. Заблаговременно? Ну и словцо. Благое время – 09.00, третье апреля. Самое главное время за много, много лет.
Солнце ранней весны светило с каждой минутой все ярче, заставляя одинокую машину в сорока километрах к северу от Стокгольма отбрасывать резкую тень. Свет пробивался сквозь немытые окна, сквозь пленку. Иван опустил щиток и взглянул на стену с колючей проволокой. Исправительное учреждение Эстерокер. В таких тюрьмах отбывают остаток срока особо опасные преступники.
Чем дольше он глазел на стену, тем отчетливее осознавал: и правда – ну и мерзость. Бесконечно длинная поверхность, серая со всех сторон, кроме фасада, выкрашенного ярко-красным. Как будто это обрадует посетителя. Наплевать ему на цвет. Железные ворота – вот что действительно имеет значение, ведь через них выйдет его старший сын. Заключенный начинает принимать решения в ту минуту, когда делает свой первый шаг на свободе, а не сидя там, за стеной, ибо когда сидишь взаперти, мыслить ясно невозможно. Сам он в тюрьме пил мезгу, отдававшую дрожжами и мочой: апельсиновый сок с гнилыми яблоками и черствым хлебом, месиво сбраживалось за батареей. Но когда он два года назад сделал свой первый шаг на свободе, то принял решение. Больше ни капли. И сдержал данное себе обещание. Без всяких там чудо-методик и дурацких встреч, где сидят в кружок, взявшись за ручки, и распевают хором.
Тюремщики лишили свободы Ивана Дувняка, но не то, что у него внутри. И если сумел измениться отец, то сумеет и сын. И это вот-вот произойдет. Как только Лео откроет железную дверь в красной стене. Папе не повезло, когда сын был маленьким. Но у них получится теперь, когда они оба – взрослые.
