Отец, конечно, будет дьявольски разочарован. Обижен. Но не уничтожен. Он примет еще один звонок, а дальше его участие станет не обязательным. Он не понесет наказания, ведь все поймут, что он только пешка в игре, едва не разгаданной им там, в сарае.
Отец громко рассмеялся в ответ на что-то, сказанное владельцем «Дравы»; Лео заставил себя отвести взгляд от ресторана. Развернувшись через сплошную линию, он свернул за угол, на Рингвеген, въехал в туннель, а потом в гараж под большой гостиницей. Там он забрал ждавшего его Сэма, и они вместе поехали по старому мосту Сканстулльсбрун, к квартире Сулло в Сикле, чтобы заняться там последними приготовлениями. Вдруг в кармане его куртки зажужжал телефон, номер которого знали очень немногие. Он взглянул на дисплей. Мама. С домашнего. Он не хотел отвечать, не хотел прощаться, он ведь решил, что просто исчезнуть – легче. Но ему не хотелось, чтобы она беспокоилась.
– Привет, мама.
Если она звонит на этот телефон – значит, что-то важное.
– Лео, ты можешь говорить?
– Могу.
– Ко мне только что…
Она не напугана – не тот голос.
Нервничает.
Может, даже злится.
– …явился полицейский. Сказал, что его зовут Джон Бронкс. Я узнала его. Это он.
Бронкс?
– Он сказал, что должен поговорить с тобой, лично.
Только что?
– Что он хочет договориться с тобой, чтобы никто больше не пострадал. Братья, вот как он выразился.
Там, у нее?
– Братья, Лео, – я понятия не имею, о чем или о ком… Феликс и Винсент, если он их имел в виду. Но я думаю, ты знаешь, о чем речь.
Бронкс! Только что! У нее!
– Я разберусь, мама. Не волнуйся.
Он выключил мамин голос. Она злилась – в минуту, когда они говорят друг с другом в последний раз!
– Мама?
Сэм улыбался. Лео – нет.
– Нет. Твой братец-легавый.
Он пересказал короткий разговор. Сэм как будто не слышал, возведя стену между собой и словами Лео.
– Только мы с Джоном и остались в живых из всей нашей семьи. Единственные Бронксы. Ты знаешь это, Лео?
Словно он уже попрощался.
– И это не имеет никакого значения. Враг. Так я о нем думаю. Думал много лет.
Словно они говорят о ком-то, кого не существует.
– Враг – и единственный оставшийся. Вот кто он.
Налево, на зеленый свет. Они приближались к Гулльмарсплан, ехали по Хаммарбювеген мимо Ледового дворца и автозаправки «Статойл». Лео подумал: «Сэм очень сошелся со мной и наверняка считает, что я отношусь к нему так же. Нас связывает Бронкс. Мы бок о бок идем к следующему этапу в жизни, куда никому больше хода нет. Но Сэм кое-что забыл: как бы он ни пытался вычеркнуть Джона Бронкса из своей жизни, Бронкс Сэма явно не вычеркнул». Другого приемлемого объяснения не было. Бронкс надеялся на нечто вроде примирения. Надеялся предупредить брата об аресте, который, по его мнению, приближался. Когда придет час окружить сарай, он захватит оружие и Лео Дувняка, но отпустит родного брата.
Лео снова вынул телефон из внутреннего кармана.
Как-то нехорошо.
Она ответила сразу.
– Это ты, Лео?
– Я, мама. Я только хотел сказать, что я… заеду завтра утром. Удостовериться, что все в порядке.
Он сунул телефон в карман – вместе с тем, что не решился сказать.
А еще, мама, чтобы попрощаться по-настоящему.
Они подъезжали к Сикле, к району под названием Талльбакен, к квартире Сулло, расположенной за воротами с номером двадцать пять. Лео остановил машину в промежутке между двумя припаркованными автомобилями и сидя ждал, пока Сэм откроет дверцу и вылезет.
– Я скоро. Только проверю одну мелочь насчет завтра. Мне тоже кое-кого надо вычеркнуть из своей жизни.
Он кивнул Сэму и съехал вниз по холму. До Сёдермальма и Хёгалидсгатан было не особенно далеко. Не больше четверти часа.
Как же адски ты ошибся, Бронкс.
Он не хотел накануне грандиозного налета показывать Сэму злость, которая переросла в ярость. Чувства должны быть под контролем, но злость невозможно было больше удерживать в груди.
Ты впутал мою семью.
Она давила изнутри, рвалась наружу, и он зарычал, защищенный металлической оболочкой машины.
Ты угрожал моей матери, говорил, что разрушишь будущее моих младших братьев.
Он зарычал снова. Окна в машине были подняты, его отчаяние перекатывалось в закрытом пространстве, и это было почти прекрасно.
* * *
Там.
Если бы он слегка подвинул бампер машины впереди и немножко – машины сзади, то смог бы втиснуть свое авто туда, где, казалось, оставалось единственное свободное парковочное место во всем Сёдермальме. Одно и то же каждый раз, когда он приезжал домой поздно, незадолго до полуночи: приходится кружить по району в поисках места; улицы, где ни одного пешехода и где все забито машинами. Подходящее местечко отыскалось на самом верху Лундагатан, и когда он пешком направился домой, то после Окерманска-Мальмгорден и первых шагов по Хёгалидсгатан на него навалилась усталость. Ему отчаянно захотелось спать. Короткая, но хорошая ночь; он отдохнет и завтра утром готов будет двигаться дальше.
Здания, мимо которых он шагал, словно слиплись в один длинный фасад, все – с четырьмя этажами, набитыми маленькими квартирками, все построены в первые десятилетия двадцатого века. Было на удивление темно; он подумал о скверном освещении, лишь подходя к собственному подъезду – словно кто-то специально погасил уличные фонари. Была освещена только громада церкви с двойной колокольней на другой стороне улицы; длинные тени тянулись от этого двуглавого гиганта, несшего вахту. Раздались три удара, глухой звон колокола: без четверти двенадцать. Когда он только переехал сюда, это бряканье четыре раза в час выводило его из себя и он всегда подсознательно считал удары – а сейчас ему даже нравилась эта регулярность: величественное здание не сдавалось, оно стояло здесь, посреди большого города, и возвещало, что все как всегда.
Но было не как всегда.
Его отчаяние, перешедшее в презрение к себе, вгрызалось все глубже, все крепче впивалось клыками. Кажется, он скоро зайдет слишком далеко – а может, уже зашел. Он не был легок нравом, не был одним из тех, кому люди охотно открывают сердца, но его внутренний моральный компас указывал верное направление. Сейчас же было иначе. Бронкс угодил между двух мощных магнитных полей, между Лео Дувняком и своим собственным братом, из-за чего игла компаса начала подергиваться и наконец обрушила то, что было Бронксом. Ехать куда-то и называть себя – прятаться за – частным лицом? Оплетать других своей ложью? Ранить, заставлять тревожиться, даже угрожать ради собственной победы? Стоил ли этого Сэм, не желавший идти на контакт? Стоил ли он этого, независимо от того, кто или зачем сохранил рыбный нож?
