– И ты… взяла сюда своего нового мужа?
Он покосился на чистенькую машинку, придвинулся ближе к ней. Это не слишком помогло. Очертания головы оставались нечеткими, человек за тонированными стеклами виделся бледно-синим. Длинные волосы, подбородок без бороды. Даже возраст невозможно определить из-за бликов на стекле.
– Неужели это правильно по отношению к нему, Бритт-Мари? Лео знает, что его ждет еще кто-то?
Мерзкая улыбочка. Глумливая. Все, что у нее осталось от губ, превратилось в черту. Ей это нравится, она наслаждается тем, что мне не безразличен этот хмырь на водительском сиденье.
Он еще раз попробовал рассмотреть, кто это.
Невозможно.
Но глаза за чисто вымытым лобовым стеклом явно изучают его, следят за ним. И вот – тело согнулось, рука поднялась. Спутник Бритт-Мари осмелел, открыл дверцу и вышел.
– Что-то не так?
Голос молодого мужчины. Вот черт. Не верится.
Ростом с него самого. Темный – такой же, как когда-то он сам. Широкие плечи, примерно как его собственные.
Черт возьми, да она просто выбрала копию поновее! Никакой фантазии.
– Мама, все в порядке?
Сначала Иван не понял.
Мама?
Значит… Тогда это… Неужели – он?
– Мама! Мама, все в порядке?
Тело двигается, как тело самого Ивана – руки раскачиваются, жесты уверенно-широкие. Феликс. Направляется сюда, чтобы встать между ними. Такая большая пустая парковка – а они вот-вот соберутся все вместе на маленьком пятачке, странном месте притяжения.
– Феликс? Ты? Как же…
Теперь он ясно видит. Его второй по старшинству сын не такой высокий – сам он выше. И даже шире.
– …почему бы, ну, не встретиться как-нибудь… нам с тобой, Феликс?
Столько лет. Столько же, сколько и с Бритт-Мари. Если не считать того позднего вечера, когда Феликс и Винсент стучали в дверь Лео, пытаясь уговорить его не совершать последнее ограбление. Когда дверь открылась, за ней оказался грабитель, который собирался заменить соскочивших братьев. Их отец.
– Встретиться?
– Было бы… здорово, ну, узнать, как ты там, все такое. Как ты вообще.
– Как я вообще, тебя не касается.
Он знал еще до того, как задал вопрос: то, что случилось однажды, так и осталось на пути. Он увидел это по лицу Феликса.
– Слушай, это же было так давно.
– Иван, если я и захочу поговорить с тобой, то не здесь.
Сын замолчал, но его сомкнутые губы словно процедили: папа, тебе нечего было лезть в тот банк, это стоило нам с Винсентом нескольких лет тюрьмы.
Сын стоял там и судил его. Стоял, как преграда между бывшими супругами, которые никогда больше не станут говорить друг с другом.
Иван посмотрел на часы, в этот раз – на тикающие наручные. Может, чтобы не встречаться с презрением, может, чтобы время, которого он не понимал, наконец стало бы кое-что значить.
Что осталось восемнадцать минут до того, как его старший сын станет свободным человеком.
Что прошло два года, а он не выпил ни капли.
Что если он сумел измениться, то сумеет измениться и Лео.
* * *
Его конвоировали через весь подземный коридор в сотни метров длиной – прямая, как палка, без единого окна транспортная линия под покрытым пыльным гравием тюремным двором. На этот раз он даже не чувствовал, что жесткая ткань рубашки и брюк натирает кожу. Каблуки охранников стучали, стук эхом отдавался от бетонных стен – в этот день он не слышал стука.
Через равные промежутки коридор делили запертые металлические двери. Возле очередной, слева, лестница вела в отделения корпуса В. Но ему полагалось идти вперед; взгляды обоих охранников обратились к потолку, к жужжащим камерам наблюдения, пара секунд ожидания, потом дежурный на центральной вахте со щелчком открыл замок.
В это самое время у них над головами заключенные направлялись на дневные работы. Кто-то – в мастерскую, кто-то – на небольшую фабрику, сортировать зеленые и красные кубики или шурупы.
Вот этим он и занимался. День за днем, неделя за неделей – все пять первых лет попеременно в Кумле и Халле, шведских тюрьмах для особо опасных, и последний год – в Эстерокере. В компании убийц, киллеров, наркоторговцев и грабителей он сортировал кубики. Пока не наставал вечер, час, когда заключенных запирают по камерам. Тогда он читал. Сначала – материалы дела, с которым работало обвинение: отдельно – предварительные расследования по каждому ограблению и каждому угону машин, отдельно – по бомбе на Центральном вокзале Стокгольма, отдельно по тому, что квалифицировали как шантаж полицейских властей. Шесть тысяч страниц ходульного полицейского текста. Наконец он выучил наизусть допросы и перечень доказательств и перешел к чтению книг. В его случае чтение и сортировка кубиков были одним и тем же – попыткой не дать мозгам делать то, что в противном случае он делал всегда: думать о времени. Ведь он всегда знал время. До секунды. Часы тикали у него внутри. Но взаперти, в первый раз без дней и времен года, ни одна из этих проклятых секунд не навестила его.
Следующая железная дверь.
Еще несколько взглядов на камеры; жужжание, щелчок.
И они продолжили идти по подземному ходу, который впадает в свободу, ведет в ту область мира, где время движется вперед.
Теперь он снова вольется в этот мир. Станет его частью. Сможет чувствовать секунды и вдохи. Он знал, что сделает, пройдя через большие решетчатые ворота в стене.
Вернет себе кое-что.
Вернет себе то, чего не существует.
Еще одна дверь. Но эта – прямо в бетонной стене, она не ведет дальше, вверх по лестнице, ею не управляют с центральной вахты. Это – дверь в хранилище личных вещей. Джутовые мешки, наваленные кучей и пахнущие земляным подвалом, – для тех, кто сел ненадолго; картонные коробки с от руки заполненными этикетками с именами – для тех, кто сидит долго, чей единственный дом – исправительное учреждение Эстерокер.
– Дувняк?
– Да.
– Твое имущество – дальше, левая стена.
Символический дембель. Найти чертову коробку среди сотен других, распаковать ушедшее время, путь назад, ко дню, который держит тебя. Вот. 0338 Дувняк. Он сорвал серебристый скотч, отогнул края картонки.
Сверху лежали часы, которые были тогда на нем – четверть пятого, батарейка давным-давно села. Он застегнул их на правом запястье. Потом – кошелек, пара мятых сотен в одном отделении и просроченные водительские права в другом. Так планировалось последнее из ограблений: обычная семья за день до Рождества едет на машине, полной подарков, к родственникам, отмечать праздник. В дело вмешались вьюга и кювет. И – легавый по имени Джон Бронкс.
