– Подожди, Лео, не клади трубку.
– Да?
– Я только хочу, чтобы ты знал – да, поначалу мне твоя идея показалась дикой. Но ночью я повертел ее так и сяк. Это хорошая сделка. Все заработают. Вся семья.
– Хорошо, что ты больше не сомневаешься. Потому что мне и правда нужна твоя помощь.
В записи было еще кое-что. Разговор, который, согласно шкале в самом низу, начался в 09.12, продолжался в общей сложности восемьдесят семь секунд. Так что молчание, повисшее между отцом и сыном – то единственное, что сейчас слышалось, – не было электронным; это была опаска: отец и сын, которые через несколько часов продадут самый большой в стране частный запас оружия, осторожничали.
– И знаешь что, папа? Может, я и зря это говорю, но все-таки – будь на месте вовремя, не опаздывай, как в прошлый раз.
Бронкс взглянул на часы над телевизором. Без четверти десять. До встречи с «покупателем» всего четыре часа.
Время на то, чтобы понять, замешан ли Сэм, сжималось на глазах.
Время, нужное ему, чтобы составить план, который будет реализован, едва только Дувняк получит деньги.
Бронкс зевнул и потянулся.
Вечером он сядет на этот диван, зная: он навсегда потерял последнего члена своей семьи.
* * *
Когда идешь по больничному коридору, время тянется исключительно долго.
Сначала Элиса считала секунды, потом шаги, потом вдохи и выдохи.
Независимо от того, что именно она считала, ее движения выходили одинаково заторможенными, ей упорно казалось невозможным когда-нибудь добраться до конца коридора. Пункт назначения располагался где-то на границе вечности.
Может быть, из-за того, что все тут настолько одинаковое. Белые стены перетекали одна в другую, желтые листы линолеума срастались воедино. Взгляду не за что зацепиться, не на что опереться, чтобы сориентироваться. А может, все дело во внутренних точках опоры: отрезок, который надо пройти, а потом, в конце его, услышать то, чего боишься. Беспомощность, с которой ждешь новостей и в которой шансы на жизнь и смерть одинаковы. Состояние, которое когда-то изменило ее навсегда и через которое она ни за что больше не хотела бы пройти.
И все же она пришла туда.
Добралась до конца коридора-вечности.
До раздвижных дверей, которые, согласно указателю, вели в отделение ортопедии К-83. Здесь царило спокойствие, и все было не так, как в том отделении, где лежала когда-то она сама. Здесь людей чинили.
Здесь им повышали качество жизни. Чаще всего пациенты покидали это отделение в лучшем состоянии, чем прибывали в него. И почти сразу в этом гораздо более коротком, разноцветном, более обустроенном коридоре Элиса увидела женщину, которую искала – та была увлечена разговором с коллегой, обе в белых халатах и белых туфлях на толстой мягкой подошве.
– Еще раз здравствуйте, прошу прощения, что я…
Бритт-Мари сразу увидела ее, сразу услышала ее голос; она прервала разговор и шагнула навстречу Элисе.
– …пришла сюда и помешала вам, но по этому адресу вы находитесь в дневное время, а так как вас не оказалось дома и вы не отвечали по телефону, то…
– Я видела, что вы звоните. Но решила не отвечать. Потому что сейчас я на работе. Здесь никто не может досаждать мне. Это место не имеет никакого отношения к делам моего старшего сына. И я не собираюсь разговаривать ни с какими полицейскими.
– У меня всего один вопрос. И…
– Хорошо. Поговорим, пока я провожаю вас к выходу.
Они шли мимо одинаковых палат: в каждой по четыре койки на колесиках – с металлической сеткой по бокам, с костылями, защищающими их с флангов. Едва Бритт-Мари открыла раздвижные двери и обе очутились в коридоре-вечности, на первом отрезке пластикового покрытия, как женщина в белом халате голосом и взглядом дала понять, что короткий разговор должен начаться и закончиться прямо сейчас.
– Что вы хотели? Ваш единственный вопрос?
– Лео.
– Это не вопрос.
– Я должна связаться с ним. Это очень важно. Иначе бы я здесь не стояла.
Глаза – такие решительные – тут же стали усталыми.
– Я не знаю, где он.
– Когда вы в последний раз видели его? Как бы то ни было, зарегистрирован он у вас.
– Это уже второй вопрос.
Элиса пыталась понять это нежелание разговаривать.
Она понимала горькое разочарование от того, какой дорогой пошли ее сыновья, понимала горе этой женщины: вместо того чтобы ждать появления внуков, она готовилась к поездкам в тюрьму. Но Элиса не понимала, почему нежелание говорить теперь стало еще больше, чем тогда, когда они внезапно ввалились к ней в дом с обыском и перевернули там все вверх дном.
– Бритт-Мари, я полицейский следователь. Прошу вас ответить, когда вы видели Лео в последний раз.
Взгляд немолодой женщины затопила еще бóльшая усталость.
– Сегодня утром.
– Сегодня утром?
– Да. Он появился, когда я уже собиралась уходить. Вышел вместе со мной и снова исчез.
– Я правильно поняла, что утром он пришел к вам, но оставался всего несколько минут? Куда он собирался потом?
Взгляд Бритт-Мари скользнул в сторону.
Как будто искал опоры, чего-то, на что можно положиться – как недавно взгляд самой Элисы в том бесконечном коридоре.
– Бритт-Мари, посмотрите на меня. Вы знаете, куда он направился потом?
– Нет. Не знаю. И я… Может, это прозвучит странно, но я думаю… мне кажется, он не вернется. Он как будто заходил попрощаться. Сказал это, не сказав.
Белый халат, белые туфли, бейджик на груди – «Бритт-Мари Аксельссон, медсестра». Жесты, аура до этой минуты соответствовали чувству безопасности, которое излучала ее внешность. Теперь же Бритт-Мари стояла пылающая. Сломленная. Почти в лихорадке.
– А сейчас я задам вопрос вам – и требую, чтобы вы на него ответили. Имеет ли отношение этот визит к визиту, который ваш коллега нанес мне домой вчера поздним вечером? Почему вы без конца ходите ко мне?
– Визит моего коллеги?
– Да. Что-нибудь произошло? Тогда скажите!
– Бритт-Мари, кто был у вас дома?
– Бронкс. Тот самый, который расследовал ограбления. Так что произошло?
Элиса молчала.
Не потому, что не хотела отвечать стоящей перед ней женщине.
А потому, что у нее не было ответа.
– Отвечайте!
Джон Бронкс. Опять?
Ничего мне не сказав?
– Бритт-Мари, чего он хотел?
