И вот в глубине вороха одежды – джинсы. Грязные, все еще пахнущие илом озерца, в которое он провалился, когда в разгар бурана проломился лед.
Запах неудачи.
– Можете выкинуть это дерьмо. Есть новые.
Он бросил джинсы назад, на дно коробки, на такие же дурно пахнущие свитер, трусы, носки, ботинки и подождал, пока один из охранников пороется в другой куче посреди подвала.
– Вот.
Пластиковый пакет описал дугу через комнату, Лео поймал его, вытряхнул. Одежда, которую мама принесла в свое последнее посещение. Он сорвал с себя мерзкий тюремный наряд; шесть лет упали на пол.
– Я видел, там вся семья собралась.
Охранник, бросивший ему пакет с одеждой, – один из немногих, с которыми можно перекинуться словечком, когда никто не смотрит.
– Так и бывает между братьями. Особенно моими.
– Вы ведь… какое-то время не виделись?
– Два года. Им теперь почти столько же, сколько мне. В тюрьме мы не становимся старше.
– Тогда они избежали худшего. Двое из троих. Понимаешь? Двое из троих оказываются в тюрьме всего через пару месяцев. Частота рецидивов, сам знаешь. Сделай милость, не попади в эту статистику.
Новые джинсы, носки, трусы. Чистая рубашка. Легкая ветровка, черные «рибок». Каждая вещь – того размера, какой у него был, когда он сел.
Лестница наверх, к центральной вахте. И последняя дверь. Он покосился на «стакан», где женщина в полицейской форме пристраивалась поудобнее на конторском стуле, в обрамлении маленьких четырехугольных мониторов, громоздящихся от пола до потолка – черно-белые изображения, трансляция с шестидесяти четырех камер. Заключенный по имени Лео Дувняк больше не был объектом наблюдения ни одной из них.
Еще несколько метров.
К серой, мерзкой, семиметровой высоты бетонной стене. К тем, кто стоит по ту сторону и ждет. Объятия – тело уже ощущает их. Крепкие горячие объятия. Так они всегда встречали друг друга. Его братья, Феликс и Винсент.
Шесть лет в этом мире.
Дорога на свободу, к семье, что пришла к тому, кто пока еще в тюрьме.
Он сделал еще несколько шагов. Что-то не так.
Феликс – вот он, посредине, словно пограничник между двумя островами, они столько лет не виделись, но это он – темные волосы, широкие плечи. А слева от него – рыжевато-светлые волосы немного поседели, чуть согнулась, мама, в пальто, похожем на другие ее пальто. Но по другую сторону от Феликса, справа, серый костюм, даже отглаженный… отец? Какого черта он здесь делает? А Винсент – почему Винсента здесь нет?
Ворота широко раскрылись, их негромкий скрип прекратился; они снова начали закрываться, когда он сделал первые шаги за ограду, повернувшись спиной к тому, что оставлял навсегда.
Сначала обнять маму. Какая же она маленькая в его объятиях.
– Мамочка, спасибо за одежду.
– Как я рада, Лео, просто безумно рада, что ты здесь.
Они постояли обнявшись. Обниматься на свободе – совсем другое чувство. Теперь не только она отдавала силу; теперь он тоже отдавал силу.
Потом – Феликс.
– Как же я рад!
Медвежьи объятия. Как всегда.
– Я тоже, братишка.
Потом… Лео повернулся раз, другой, поискал взглядом на парковке.
– А Винсент где?
– Он… работает. Не смог выбраться.
– Шесть лет, Феликс, и – не смог выбраться?
– Какой-то сложный клиент. Сам знаешь, как это бывает.
Остался еще один. Отец. Стоит, протянув вперед руки. Он, никогда никого не обнимавший, увидел, как это делают другие.
– Лео, сынок.
– Ты? Вот не думал… что ты приедешь.
Руки – все так же протянуты.
Иван сделал последний шаг и обнял его.
– Если смог измениться я, Лео, сможешь измениться и ты.
Объятия через силу. Отец прошептал эти слова. И сказал еще раз, громче.
– Если смог измениться я, то сможешь и ты.
– Папа, что за чушь ты несешь?
Две вытянутые руки обернулись двумя поднятыми вверх пальцами.
– Два года, сынок.
– Что «два года»?
– Два года, как я завязал. Ни единой капли.
Объятия. От отца совсем не пахнет. Его всегдашний слабый запах красного вина исчез.
– Лео, послушай-ка, мы теперь…
– Потом.
– Потом?
– Папа, мне некогда.
– Но ты же вышел!
– Именно. Надо кое-что утрясти.
Отец не двигался с места.
– Послушай, Лео, я ж ни черта не знал, что Феликс и… она приедут, я заказал столик, но только для нас двоих, ты и я, обед в твою честь, нам надо поговорить…
– Вечером.
Ни капли?
Лео изучал отца – он не был уверен, что это его успокоило. Когда они виделись в последний раз, отец тоже не пил, Лео потребовал, чтобы Иван перед ограблением был трезвым.
И все равно все полетело к чертям собачьим.
Так что в ближайшее время надо держать отца на расстоянии. Не отталкивать его. Но и не пробуждать в нем отцовский инстинкт, который иногда вдруг проявляет себя.
– Ты сказал – вечером?
– Да. Вечером увидимся. До вечера мне… надо кое-что сделать. Окей?
Лео, уходя из-под разочарованного взгляда, прошел мимо маленького грязного «сааба», на который указал ему отец, предложив подвезти, зашагал прочь от стены, от тюремных ворот и дней, проведенных в заключении. Он направляется в другое место.
К шоссе в нескольких милях к юго-западу от Стокгольма.
К совершенно обычной придорожной стоянке.
Чтобы похоронить прошлое, а потом – вернуть себе то, чего не существует.
* * *
Ему бы чувствовать себя счастливым, всю дорогу, самым нутром. Свободен. После шести лет он волен наконец делать все, что хочет, даже остановить машину и отлить ровно тогда, когда пожелает. Но он не ожидал такой компании там, у ворот. Три человека, да. Мама, Феликс. Все правильно. Однако третьим должен был быть не отец. Какой-то сложный клиент. Сегодня, когда после стольких лет Винсент мог наконец встретиться со старшим братом?
Лео направлялся на юг, через Стокгольм, которого так давно не видел. Мимо съездов, ведущих в пригороды, в Вестерторп, Фруэнген, Бредэнг. Оказавшись там, где старая дорога тянется параллельно новой, он невольно повернул голову на промельк леса, где вечер за вечером лежал на мохе, среди жужжащих комаров, следя за военным проверяющим. В дни, когда он был еще невидимкой без записи в реестре судимостей. Когда у него не было уголовных знакомых ни в пределах, ни за пределами тюремных стен. Когда он опустошил военный склад, двести двадцать один автомат, – и остался незамеченным.
