– Джонни из Швейцарии?
– Да. Это он. Он и был тем британским офицером.
– Но каким образом?.. Это кажется невозможным.
– Он спас мне жизнь, Хаким, и, о, мне столько надо тебе рассказать.
– Когда отец узнал про деревню, он… Ты ведь знаешь, что муллу застрелили «зеленые повязки», да?
– Я сама не помню, но Джонни говорил мне.
– Когда отец узнал про деревню, то велел Ахмеду притащить старосту сюда, допросил его, потом отослал обратно, приказал побить его камнями, отрубить руки мяснику, а потом сжечь всю деревню. Сжечь деревню – это была моя идея… Надо же, какие псы!
Азаде была глубоко потрясена. Сжечь деревню – это была слишком ужасная месть.
Но Хаким не позволил никаким чувствам нарушить свою эйфорию.
– Азаде, отец снял охранника, и я могу ходить, где мне вздумается… Я даже взял машину и съездил в Тебриз, один. Все обращаются со мной как с наследником, вся семья, даже Наджуд, хотя я знаю, что втайне она зубами скрежещет и с ней нужно быть очень осторожным. Это… это совсем не то, чего я ожидал. – Он рассказал, как его фактически притащили сюда из Хоя, как он ждал, что его убьют или искалечат. – Помнишь, когда меня изгоняли, он проклял меня и сказал, что шах Аббас знал, как следует поступать с сыновьями-изменниками?
Она задрожала, вспоминая этот кошмар, проклятия, ярость, всю несправедливость происходящего, ведь оба они были невиновны.
– Что заставило его передумать? Почему он изменил свое отношение к тебе, к нам?
– Воля Аллаха. Аллах открыл ему глаза. Он не может не знать, что смерть рядом, он должен позаботиться… он, он хан. Может быть, он напуган и хочет загладить вину. Мы ни в чем не были перед ним виноваты. Да и какое значение имеет это «почему»? Мне все равно. После стольких лет мы освободились от ярма, мы свободны.
КОМНАТА ХАНА. 11:16. Глаза хана открылись. Не шевеля головой, он огляделся, насколько мог. Ахмед, Айша и телохранитель. Медсестры не было видно. Он взглянул на Ахмеда, который сидел на полу.
– При’ез ее? – Слова выговаривались с трудом.
– Да, ваше высочество. Несколько минут назад.
Медсестра появилась в его поле зрения.
– Как вы себя чувствуете, ваше превосходительство? – спросила она по-английски, как он приказал, сказав, что ее турецкий звучит отвратительно.
– Так же.
– Позвольте, я помогу вам устроиться поудобнее. – С большой осторожностью и заботой – и немалой силой – она приподняла его, разгладила постель и поправила подушки. – Принести вам утку, ваше превосходительство?
Хан подумал и сказал:
– Да.
Она подала судно, и он почувствовал себя оскверненным оттого, что это делала женщина из неверных, но со времени ее приезда он успел понять, что она невероятно умелая и заботливая, очень мудрая и очень добрая, лучшая сиделка в Тебризе – Ахмед позаботился об этом, – гораздо лучше Айши, которая оказалась совершенно бесполезной. Он увидел, как Айша робко улыбается ему, увидел ее огромные испуганные глаза. Интересно, смогу ли я когда-нибудь еще вонзить его в нее, по самую рукоять, твердый, как кость, как в тот первый раз, когда ее слезы и извивающееся тело поддерживали в нем твердость какое-то время?
– Ваше превосходительство?
Он принял таблетку, сделал глоток воды, наслаждаясь прохладой рук сиделки, поддерживавших его голову. Потом взгляд его снова упал на Ахмеда, и он улыбнулся ему, радуясь, что его верный слуга вернулся.
– Хорошо съездил?
– Да, ваше высочество.
– По с’оей ’оле? Или силой?
Ахмед улыбнулся:
– Все было, как вы предсказывали, ваше высочество. По своей воле. В точности, как вы планировали.
– Думаю, вам не стоит так много разговаривать, ваше превосходительство, – вставила медсестра.
– Подите прочь.
Она мягко похлопала его по плечу:
– Не хотите съесть что-нибудь, может быть, немного хореша?
– Пахла’ы.
– Доктор сказал, что вам вредно есть сладости.
– Пахла’ы!
Сестра Бэйн вздохнула. Доктор запретил ей давать ему пахлаву и добавил: «Но если будет настаивать, можете дать, и сколько захочет, какая теперь разница? Иншаллах». Она нашла пахлаву, положила кусочек ему в рот, вытерла слюну, и он с наслаждением прожевал ее, хрустящую орешками, но такую нежную и такую сладкую.
– Ваша дочь прибыла из Тегерана, ваше превосходительство, – сообщила сиделка. – Она попросила меня известить ее, как только вы проснетесь.
Абдолла находил весь процесс разговора очень странным. Он пытался произнести предложения, но его рот не открывался, когда должен был открываться, и слова оставались в его сознании долгое время, а потом, когда упрощенная форма того, что он хотел сказать, вылетала изо рта, слова оказывались не очень хорошо артикулированными, хотя должны были бы быть таковыми. Но почему? Я ведь все делаю так же, как раньше. Раньше чего? Не помню, только тяжелая, давящая чернота кругом, рев крови в ушах, раскаленные иглы пронзают мозг, и нечем дышать.
Дышать я теперь могу, и слышу все отлично, и прекрасно все вижу, ум работает безупречно, полный планов, острый, как всегда. Проблема лишь в том, как все это выразить.
– Как’е?
– Что, ваше превосходительство?
Снова ожидание.
– Как ’не го’орить лушше?
– А, – кивнула она, сразу сообразив, о чем речь: ее опыт ухода за инсультными больными был огромен. – Не тревожьтесь, сначала это вам будет казаться чуточку трудным. Будете поправляться, и контроль над речевым аппаратом к вам вернется. Вы должны отдыхать как можно больше, это очень важно. Отдых, лекарства и терпение, и будете снова здоровы. Хорошо?
– Да.
– Желаете, чтобы я послала за вашей дочерью? Она очень хотела вас увидеть, такая милая девушка.
Ожидание.
– По’же. По’же у’ижу ее. Уходите, ’се… но не Ах’мед.
Сестра Бэйн подумала, потом опять мягко похлопала его по руке:
– Я дам вам десять минут. Если вы пообещаете мне потом отдохнуть. Хорошо?
– Да.
Когда они остались одни, Ахмед подошел ближе к кровати:
– Да, ваше высочество?
– Сколько ’ремени?
Ахмед взглянул на часы на руке. Часы были золотые, с украшениями, он ими восхищался.
– Почти половина двенадцатого, вторник.
– Петр?
– Не знаю, ваше высочество. – Ахмед рассказал хану то, что ему передал Хаким. – Если Петр сегодня прилетит в Джульфу, Фазир будет поджидать его там.
– Иншаллах. Азаде?
