— Как вы посмели? Вы забыли, что под Апостоловом стоят наши эшелоны с имуществом и бронепоезда?
— А чего орёшь на нас? — окрысился Чубенко. — Мы приказ исполняли.
— Чей приказ?
— Штабарма.
Махно повернулся к Белашу, сверкая глазами.
— Да, это я приказал, — признался Белаш. — Поторопились маненько.
— Маненько, маненько, — передразнил Махно. — Вот велю вам всем всыпать по-маненько.
Чубенку это отчего-то развеселило, он едва сдерживал смех. Махно заметил это:
— Чего смеёшься, дурак?
— Так ведь мы ведь тоже мост-то взорвали маненько-маненько, токо рельсы своротили. Там хорошим ремонтникам на час работы.
— Утешили, — проворчал батька и кивнул на Петренку: — Этот тоже установил Советскую власть в Каменке на маненько.
Все засмеялись, Петренко смущённо развёл руками:
— Так с саблей супротив брони рази попрёшь?
— Сколько хоть твоя Советская власть там продержалась?
— Полдня, — вздохнул под общий хохот штабников Петренко.
— Ма-нень-ко-о, — сипел, задыхаясь от смеха, Чубенко.
После такого нахального появления бронепоездов на станции Екатеринослав белые начали регулярно обстреливать город из-за реки. Огонь вёлся не прицельный, скорее беспокоящий, и если в первые дни жители прятались, то через неделю вполне привыкли к нему и по «шороху» пролетавших снарядов определяли, куда летит «цацка».
Поскольку снарядов было мало, Шаровский редко отвечал на огонь белых, а если отвечал, те сразу откатывались и прекращали огонь. На всякий случай Шаровскому было приказано установить на станции, прямо на перроне, две пушки, чтоб на случай повторного прорыва бронепоездов встретить их хорошим огнём.
Был установлен круглосуточный пост и на мосту, у развороченных рельсов, дабы белые не смогли тайком отремонтировать разрыв и снова напасть.
С первого же дня вступления махновцев в Екатеринослав было разрешено печатать газеты всех направлений. Помимо анархистской «Путь к свободе», стала выходить правоэсеровская «Народовластие» и большевистская «Звезда». Последняя сразу же стала поносить махновцев и особенно анархистскую идею, что возмущало Нестора:
— Если они будут так выпендриваться, велю арестовать редакцию.
— Ну и чем ты будешь отличаться от них? — осаживал его Белаш. — Сам на всех углах кричишь: всем свободу слова, и сам же за слово хочешь арестовать.
Начальника штаба неожиданно поддержал и Зиньковский:
— Арестом ты загонишь большевиков в подполье. Зачем? Пусть проявляются, нам же контрразведчиками легче. Спроси хоть Голика.
Голик поддержал коллегу:
— Верно, батька, пусть кукуют, а мы послушаем. Наверняка проговорятся. А арестом ты спугнёшь птичек.
И Махно вынужден был согласиться, он в таких вопросах всегда старался подчиняться большинству. А чтоб не очень расстраиваться, перестал читать «Звезду»: «Хай брешуть».
На первом же митинге после освобождения Екатеринослава Нестор провозгласил его «Вольной Территорией Революции», и с того дня митинговщина, как болезнь, охватила весь город. Митинги и собрания проходили почти каждый день в театрах, клубах, на заводах. Главными ораторами на них в деле защиты анархизма выступали Волин и Долженко, до хрипоты споря с большевиками, эсерами, меньшевиками.
Махно с Белашом на четвёртый день приехали на легковом автомобиле к Зимнему театру, где состоялся митинг, очень понравившийся Нестору. Выходя из театра, он горячо говорил Белашу:
— Ай молодец Долженко, как здорово он отбрил рабочих. В самом деле, почему свободу им должны завоёвывать крестьяне? А они что же? Сидят и ждут пособий по безработице, точь-в-точь как тогда юзовские шахтёры. Мы им: «Надо трудиться, товарищи». А они: «Дайте нам шахту, а мы готовы трудиться». Так и эти: «Запустите нам заводы, тогда мы и будем работать». Что за иждивенчество? Почему сами не могут соорганизоваться? Просили заводы, получили их и сели на задницу. Не знают, что с ними делать. Вон крестьянину только дай землю, он мигом сообразит, что с ней надо делать. Нет, никак я не могу понять рабочих.
— Завод запустить, Нестор, не поле вспахать, — возражал Белаш, садясь в автомобиль вместе с Махно. — Здесь и топливо, и материалы нужны, и рынок по сбыту продукции, и многое другое. Ты ж сам работал на заводе, знаешь. А сейчас что творится? Вон наши эшелоны и бронепоезда не могут без топлива двинуться с места. И белые безнаказанно обстреливают город.
В Управлении самоохраны их встретил начальник Балабанов:
— О-о, товарищ Махно, я рад, что вы нашли время и для нас.
— Скажите, товарищ Балабанов, кого и как вы набираете в самоохрану?
— В основном, рабочих местных предприятий.
— Слава богу, хоть здесь им есть чем заняться, — заметил Нестор, покосившись на Белаша, словно продолжая с ним спор. — Себя охранять тоже работа.
— Принимаем мы в охрану, — продолжал Балабанов, — только по рекомендации профсоюзных организаций.
— Вот это правильно, — сказал Махно. — Профсоюзы — это отличное сито. Сам когда-то работал в профсоюзах, знаю их возможности. Как с оружием?
— Получили 200 винтовок по распоряжению штабарма. Спасибо вам, товарищ Белаш.
— И все знают свои связанности?
— А как же? Наблюдать порядок, пресекать любые проявления хулиганства и других безобразий, уже не говоря о борьбе с разбоями и грабежами.
— Когда самоохраннику разрешено применять оружие?
— При нападении на него.
— Т-так, — усмехнулся Махно.
— Когда по нему открывают огонь.
— Очень интересно. А если открывший огонь сразу убьёт самоохранника или ранит. Что тогда?
— Но ведь он же не один. Они у нас по двое, а чаще по трое патрулируют.
— Вот это хорошо, что не по одному. И я бы посоветовал всё же опережать грабителя в применении оружия, не давать ему выстрелить первому. С грабителями, мародёрами, насильниками нечего цацкаться.
— Хорошо, товарищ Махно, учтём ваши замечания.
— А где комендант?
— Товарищ Дорош у себя.
Прошли к коменданту — главному отвечающему за порядок в городе.
— Ну что нового, товарищ Дорош?
— Новое то, товарищ Махно, что кое-где всё осталось по-старому.
— Не понял вашего каламбура.
— А вот проедемте к банку, сразу поймёте.
Дорош сел на заднее сиденье автомобиля, потеснив батькиных телохранителей.
Остановились напротив банка:
— Нестор Иванович, взгляните на часового. Повнимательнее.
