— А ребёнок где?
— Зачем он тебе?
— Тебя спрашивают, отвечай.
— Его не трогали, естественно, ему до преступлений ещё дорасти надо.
— Ух, остряк-самоучка. Сейчас жену на тебя напущу, она тебе кудри-то повыдергает.
— Что уж так. Пристроим куда-нибудь.
— Куда?
— Ну в приют хотя бы.
— Ты соображаешь, Лева. Ребёнок ни пить ни есть не умеет. В общем так, придёт Галина, отдай ей его.
— Ты что, Нестор?
— Я тебе сказал: отдай. Иначе она мне неделю спать не даст.
Как ни странно, у арестованных нашлось много защитников, даже большевистская газета «Звезда» разразилась по поводу «бессудных преследований махновцами «инакомыслящих». То, что за них вступились большевики, которых было немало среди повстанцев, это как-то можно было понять, но когда начали протестовать свои и кто — начальник штаба Белаш, Волин, «сидящий на культуре», и даже Алексей Чубенко — начальник подрывной команды, это уже стало раздражать батьку: «Они что, в большевики перекрасились?»
Белочуба сразу же освободили, этот случайно вляпался. Анализ коньяка дал положительный результат — в нём содержался цианистый калий. Мало того, у Азотова нашлись губкомовские документы, подтверждавшие планы большевиков по поводу слияния частей повстанцев с Красной Армией и искоренения махновщины.
На узком совещании в контрразведке, на котором помимо Голика, Зиньковского и Махно с адъютантом Василевским присутствовали Каретников и командиры донецкого и екатеринославского корпусов Калашников и Гавриленко, было решено Полонского и его адъютанта Семёнченко, а также Вайнера с Бродским расстрелять, присовокупив и жену Полонского, готовившую отраву для батьки.
— Только составьте об этом протокол, — сказал Махно. — Иначе на Реввоенсовете меня обвинят в диктаторстве и съедят.
— Подавятся, — заметил Каретников.
За протокол взялся Зиньковский.
Потом было составлено постановление военно-полевой контрразведки Повстанческой армии о расстреле изменников и заговорщиков.
— Ну вот всё это я зачитаю на Реввоенсовете, — сказал Махно.
— Зачитаешь после расстрела, — сказал Каретников. — А я исполню приговор; со мной пойдёшь ты — Василевский и Лепетченко. Троих нас вполне достанет на этих сволочей.
На следующий день приговорённые были расстреляны на берегу Днепра. Как и предполагал Махно, его призвали на Реввоенсовет и потребовали отчёт.
Нестор понял, что инициатива идёт от коммунистов, и заявил, не сочтя даже нужным ссылаться на протокол и постановление контрразведки:
— Тот, кто выступает против повстанцев с оружием в руках или организует заговоры в период окружения нас белыми, тот воюет за Деникина. И если какой подлец посмеет требовать ответа, то вот ему все девять пуль, — и Махно похлопал по маузеру.
— Ты Бонапарт и пьяница! — воскликнул, вскочив, Волин.
— А ты, хренов теоретик, молчи, коли тебя тошнит от крови, — отрубил Махно и пошёл к выходу.
— Это возмутительно, — кричал Волин. — Надо создать комиссию и всё расследовать.
Именно по настоянию «хренова теоретика» и была создана такая комиссия, председателем которой стал Волин, членами — Уралов и Белаш.
Но в комиссию пришёл Зиньковский, представил Протокол и Постановление контрразведки и добродушно посоветовал:
— Не трогали б вы, хлопцы, батьку. Ему и без вас тошно.
6. Белых и красных страшнее
Декабрь 1919 года — успешнейшее время для Красной Армии. Она освобождала город за городом: 9-го — Бердичев, Валуйки, 12-го — Харьков, 13-го — Полтаву, 16-го — Киев, Купянск. Но кое-что не нравилось Реввоенсовету, отправившему телеграмму в адрес ЦК РКП(б) и в редакции центральных газет и журналов: «Центральная печать, особенно «Беднота», подчёркивает роль Махно в восстаниях масс на Украине против Деникина. Считаем необходимым указать, что такая популяризация имени Махно, который по-прежнему враждебно настроен против Советской власти, влечёт за собой в рядах армии нежелательные симпатии к нему. Особенно опасна такая популяризация при нашем продвижении в повстанческие районы...»
Помнили красные командиры, как во время их недавнего бегства с Украины красноармейцы целыми полками уходили к батьке, чтобы продолжать борьбу с Деникиным, а не бежать позорно от него.
Сейчас Повстанческую армию терзал другой враг, пострашнее Деникина и большевиков. Эпидемия тифа выкашивала полки и села. В иных частях не оставалось здоровых, чтобы ухаживать за больными и хоронить умерших.
Прибыв в Никополь и увидев улицы, заваленные трупами, а на кладбище штабеля непохороненных, Махно пришёл в такую ярость, что вызвал к себе начальника гарнизона и коменданта и тут же расстрелял обоих.
— Ты за что их?! — возмутился Голик.
— За антисанитарию, которую они тут развели.
— Не прав ты, батька, — поддержал Голика Дерменжи. — Сидел бы ты лучше в Екатеринославе. Вот телеграмма — там уже Слащёв.
— Как?
— А вот так. Вы с Белашом разъехались инспектировать, а Слащёв налетел, и Екатеринослав уже у него.
— Найди мне Белаша.
Услыхав в трубке далёкий голос начштаба, Нестор крикнул:
— Ты где, Виктор?
— В Бориславе.
-— Что тебя туда занесло?
— То же, что тебя в Никополь. Ты что там творишь? — кричал с возмущением Белаш. — Я назначаю людей, а ты их расстреливаешь.
— Кто это тебе уже донёс?
— Дерменжи. Он тоже возмущён твоими действиями.
— Ладно, не кричи. Ты знаешь, что Екатеринослав уже у Слащёва?
— Если ты будешь и далее командовать маузером, у Слащёва скоро будут и Никополь, и Александровск, а заодно и ты.
— Ладно, не шуми. Тоже мне, тёща в штанах. Лучше давай правься сюда. Решим, что делать. И только.
23 декабря Белаш, появившись в штабе армии, напустился на Пузанова:
— Почему оставили Екатеринослав? Где был Калашников?
— Калашников в тифу. Вы все разъехались.
— Не шуми, — вступился за оперативника Махно. — Все мы хороши. Давай лучше к карте. Не дадим засиживаться Слащёву.
Расстелили карту, и Белаш заговорил:
— Наша задача зажать Слащёва со всех сторон. На север, понятно, он не двинется, там красные. Мы действуем с юга, запада и востока. Петренко, ты переходишь Днепр и занимаешь Игрень, пересекая дорогу Слащёву на Синельниково. Я с конницей Калашникова, действуя от Михайловики, пересекаю ему путь на юг. Ты, Нестор Иванович, с пехотой 1-го корпуса жмёшь от Сурско-Литовского.
Ставя задачу, Белаш в душе дивился покладистости Махно, вдруг так смиренно принявшего под свою команду пехоту. «Чувствует свою вину за Никопольское самоуправство», — думал Белаш. Вслух сказал:
