— Всё ясно, товарищ командарм.
— Тогда действуйте. Желаю успеха.
— Спасибо, товарищ командарм.
8 января в Александровске срочно собрался поредевший Реввоенсовет и штаб Повстанческой армии. Не было здесь главных лиц: ни командарма, ни начальника штаба. Заседание открыл заместитель Белаша Пузанов:
— Товарищи, мы только что получили из Реввоенсовета 14-й армии приказ, который гласит, что Махно немедленно должен выступить со всеми своими вооружёнными силами по маршруту Александрия—Черкассы—Бровары—Чернигов—Гомель, где, сосредоточившись, поступить в распоряжение РВС 12-й армии. О получении приказа и отданных распоряжениях доложить к 12 часам 9 января.
Пузанов положил бумагу, спросил негромко:
— Какие будут соображения?
— Что там соображать, всё командование в тифу, — сказал Чубенко. — Да и бойцов половины нет.
— Кстати, — Пузанов взглянул в сторону Василевского, сидевшего у двери. — Григорий, как там батько?
— Плохо. Бредит. Галина уже двое суток не спит, сидит около.
— Был бы хоть в сознании, посоветоваться, — вздохнул Пузанов.
— А что, мы не знаем, как бы он решил? — сказал Зиньковский. — Армия измотана боями с белыми, половина её в тифу. О каком выступлении может идти речь?
— Мне сдаётся, — заговорил Серёгин, — нас умышленно толкают на неисполнение приказа, чтобы потом обвинить и начать террор. И даже если мы сейчас отдадим приказ о выступлении, бойцы не пойдут от родных хат.
— Что вы предлагаете, Григорий Иванович? — спросил Пузанов.
— Что я могу предлагать в таком положении? Объяснить им, что мы не можем выступать, что у нас всё командование на больничных койках...
— Ага. Ещё этим порадовать их, — проворчал Каретников. — Я считаю, надо отсюда немедленно увозить батьку. Красные подтягивают к Александровску свежие части. Это не к добру.
— Куда увозить?
— Как куда? В Гуляйполе, конечно, и штабарму туда же перебираться, и немедленно. Срок-то какой там указан?
— 9 января, 12 часов.
— Вот и соображайте.
9 января уже читалось в частях Красной Армии Постановление Всеукраинского Революционного комитета. Комиссар 1-й бригады 45-й дивизии, расположившейся в Александровске, товарищ Генин, взобравшись на трибуну, привычным к ораторству голосом начал:
— ...Военное командование, стремясь к единению всех боевых сил против общего врага трудового народа — помещиков капиталистов, предложило махновцам выступить против поляков и тем поддержать Красную Армию. Но Махно не подчинился воле командования, отказался выступить против поляков, объявив войну нашей освободительнице Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Таким образом Махно и его группа предали украинский народ, подобно Григорьеву и Петлюре. Поэтому всеукраинский Революционный комитет постановляет:
Первое. Махно и его группа объявляются вне закона, как дезертиры.
Второе. Все поддерживающие и укрывающие этих изменников будут беспощадно истреблены.
Третье. Трудовое население Украины обязуется всячески поддерживать Красную Армию в деле уничтожения предателей махновцев.
Комиссар Генин закончил чтение, свёртывая бумагу, громко спросил притихшую бригаду:
— Ясно, товарищи?
Но в ответ услышал два или три едва слышных «Ясно».
— Не слышу, — ещё громче сказал Генин, демонстративно приложив к уху ладонь. И уловил чуткой перепонкой где-то из заднего ряда едва различимое: «И не услышишь».
Построжев лицом, комиссар Генин громко и угрозливо спросил:
— Кто это сказал?
Бригада молчала.
7. В отпуске
Законный отпуск по ранению получил начдив 8-й дивизии Червонных казаков Василий Васильевич Куриленко. В разрушенной, разорённой, оскудевшей стране куда ехать отпускнику? Конечно, на родину, там ждут родные, друзья, и даже при скудости найдётся кусок хлеба и чарка горилки ради встречи.
Пробираясь с польского фронта, Куриленко добрался наконец-то «до ридной Екатеринославщины» и был потрясён творящимся там беспределом. Его много раз останавливали военные патрули, требуя документы. Проверяли мандат, отпускное свидетельство и советовали:
— Будьте осторожны, товарищ начдив, по уездам свирепствуют махновские банды.
— Спасибо. Буду осторожен, — отвечал Куриленко, всё более и более мрачнея от увиденного и услышанного.
На одной из ночёвок ему как краснознамёнцу была предложена койка в одной комнате с командиром красного полка.
Молодой комполка («желторотик», как определил его для себя Василий) хвастался, как они, налетев на село, вылавливали махновцев и расстреливали. Куриленко неожиданно спросил:
— Вы не находите, товарищ, что такой жестокостью вы ещё более разжигаете костёр сопротивления повстанцев?
— Что вы, товарищ начдив, — отвечал «желторотик». — Мы исполняем приказ товарища Троцкого: калёным железом истреблять махновщину. А вожди знают, что делать.
— Ну да, конечно, вожди наши всё знают, — молвил Куриленко, но комполка не уловил иронии.
— Простите, товарищ начдив, а за что вы получили его, — кивнул «желторотик» на орден — свою тайную мечту, предел своего счастья.
— A-а, это-то. Да за одну операцию.
— За какую? — лип комполка.
— На польском фронте, — соврал Куриленко, хотя в действительности получил её одновременно с Махно за Мариуполь. — За кавалерийскую атаку.
Последнее было истинной правдой, но с географией пришлось покривить душой.
Из родных в Новоспасовке Куриленко застал только сестру. Отец его умер ещё задолго до революции, теперь скончалась мать, не дождавшись своего милого кормильца Васеньку. Узнав, что на Новониколаевских хуторах прячутся «якись наши хлопцы», Куриленко отправился туда. Отыскал их и ужасно обрадовался, увидев живыми Белаша, Петренку, Вдовиченко, Миронова.
— О-о, — вскричал радостно Белаш и кинулся обнимать дорогого гостя.
— Ты трохи погодь, Виктор, — гудел, улыбаясь, Вдовиченко. — Вин из красных, мабуть по наши души явился.
Но сграбастав Куриленку, так давил его в объятьях, что тот смеясь отшучивался:
— Трофим, ты ж сам мне душу выдавишь.
— Ах, Василь, Василь. Банишь шо зробили твои краснкжи. Ховаемся як зайцы линялые. Мы им Деникина раздолбали, а они за нас принялись.
— Вижу, братцы, всё вижу, — отвечал Куриленко, здороваясь за руку с Донцовым, Петренко, Даниловым и другими. — А где батька?
— Он где-то под Дибривкой схоронился, с Галиной и Феней.
— Что, с ним никого нет?
