— Тут ещё такое дело. У Врангеля есть дивизия имени батьки Махно, которой командует Володин. Возможно, из-за этого большевики и дудят, что мы де в союзе с Врангелем.
— Пришли ко мне Зиньковского.
— Хорошо.
После ухода Белаша, молчавший при нём Куриленко сказал со вздохом:
— Не дадут.
— Чего не дадут? — не понял Махно.
— Строить Свободную Советскую Территорию. Уж я-то их знаю. Говорят одно, делают — другое.
Явившегося Зиньковского Махно спросил:
— Лёва, ты в курсе, что у Врангеля есть дивизия моего имени и ею командует Володин?
— Конечно, в курсе.
— А почему не сказал мне? — разозлился Нестор.
— Ты покамест больной, — нашёлся Зиньковский. — Больных не велено расстраивать.
— Кем?
— Гиппократом.
— Ишь ты, нашёл, кем прикрываться, — понизил тон Махно. — В общем, так, Лева, я не верю, что Володин стал ярым белогвардейцем. Просто в Крыму ему некуда было деваться, и Врангель использовал его, а заодно и моё имя. Отправь к Володину надёжного человека с письмом и предложением переходить на нашу сторону. И, если сможет, пусть приволокёт к нам хотя бы Слащёва.
— У Яшки-вешателя наверняка такая охрана, что захват не реален.
— А я и не настаиваю, я и говорю: если сможет.
Через день к Махно явился Попов:
— Нестор Иванович, Теппер в завтрашний номер газеты набрал статью, в которой едва не целуется с красными.
— Ну и что?
— Как что? Они нам передыху не дают. Вели рассыпать набор.
— Ни в коем случае. Я не большевик, а анархист, а анархизм подразумевает свободу слова и мнений. Забыл, как в Екатеринославе мы разрешали большевикам срамить нас в печати?
— Ну и чем это кончилось? Заговором.
— Это разные вещи: Попов, печать и заговор.
— Но ты понимаешь, что Теппер в этой статье, в сущности, зовёт нас к союзу с большевиками.
— Ну и что?
— Как что? Как что? — возмутился Попов. — Ты забыл, что я в Москве приговорён к расстрелу. Как только заключим союз, явятся чекисты и приведут приговор в исполнение.
— Ну насчёт этого приговора вы сами виноваты с Соболевым. Я же вас куда посылал?
— В Харьков.
— Правильно. А зачем? Чтоб выручить из тюрьмы начальника штаба Озерова с товарищами. А вы рванули в Москву, даже не уведомив меня.
— Потому и рванули, что Озеров с товарищами были уже расстреляны по приказу Ворошилова.
— Вот с Ворошилова бы и спросили. Так нет, вам Ленина с Троцким подавай.
— Но мы же совещались, большинство высказалось за то, чтоб акт возмездия провести в Москве и помасштабнее, чтоб на всю Россию прогрохотало.
— Вот именно «прогрохотали» и больше навредили этим. Не взрывом, конечно, а признанием в авторстве. Кто из вас сообразил сочинить листовку, что, мол, взрыв в Леонтьевском — это месть за харьковский расстрел. Вы же дали след чекистам своим признанием.
— Это всё Соболев придумал.
— Ну вот и подписал приговор, если б только себе, а то ведь всей организации, и тебе и мне. Ты шибко не трусь, Попов. Я уж до скольки раз был вне закона и ничего — живой.
— Значит, и ты к союзу клонишься.
— Выходит, клонюсь, к союзу против Врангеля. Белых прогоним, расторгнем брак с коммунистами.
— Ха-ха, если уцелеешь, — сардонически усмехнулся Попов. Но Махно отшутился с нарочитой весёлостью:
— Не горюй, Митя, если чекисты нас шлепнут, то вместе. А в раю вдвоём веселее будет.
— Ох, не видать нам с тобой рая. На нас грехов много, Нестор Иванович.
27 сентября Белаш связался с Харьковом и договорился с уполномоченным правительства Манцевым о перемирии. Докладывая Нестору о переговорах, отметил:
— Это тот самый Манцев, который готовил Федю Глущенко к покушению на тебя.
— Ну и на каких условиях вы договорились?
— На условиях полной амнистии махновцам и в перспективе, после разгрома Врангеля, положительного решения вопроса о создании автономного района с центром в Гуляйполе.
— Значит, припёрло их, если они даже на это согласились. Обязательно надо оговорить условия освобождения наших хлопцев из тюрем. Где-то у них Алёша Чубенко парится.
— Ещё как припёрло. Мы перехватили телеграмму командующего Южфронта Фрунзе, в которой он признается Москве, что чувствует себя со штабом в окружении враждебной стихии и что настроение масс можно переломить только крупным успехом на фронте.
— И конечно, этот успех ему должны обеспечить махновцы?
— Ты угадал, Нестор Иванович.
— Кстати, ты ещё докажи на Реввоенсовете свою правоту в отношении союза с Красной Армией.
— А ты что, не поддержишь?
— Ты же знаешь, я поддерживаю народ. Как решат на Совете, так и будет.
— Собирай всех командиров, убеждай и не забывай, что ты со своими сторонниками главный ответственный за всё. Когда думаешь провести Совет?
— Да хоть послезавтра. Тянуть нечего. Мы договорились с Манцевым обменяться делегациями по три человека. Кого бы ты рекомендовал послать в Харьков?
— Я бы посоветовал Буданова, Хохотву и Клейна. Но ты сперва реши главный вопрос — согласие штабарма и Реввоенсовета на этот союз, а потом уж предлагай делегатов на переговоры. И чтоб они поехали обязательно с проектом договора, чтоб было отчего танцевать в Харькове.
— У меня уже есть наброски.
— Вот и отлично.
Махно оказался прав, для многих командиров сообщение о союзе с красными, которых только что били в хвост и в гриву, явилось взрывом разорвавшейся бомбы. Зашумели дружно:
— Это же предательство! — крикнул Иван Пархоменко. — Вы что тут с ума посходили? Они же наших хлопцев без суда расстреливают.
— Что хлопцев? Детей наших и жонок не щадят.
— Батька, ты чего молчишь? Скажи слово.
— Я нынче не у дел, братцы. У вас есть главнокомандующий, с ним и решайте.
Попов торжествовал и не скрывал этого, у Белаша даже мелькнула мысль: «Его работка». Противники союза накинулись на главнокомандующего:
— Семён, ты чего молчишь?
— А чё говорить-то, — выдавил из себя молчун Каретников.
— Как «чё»? Как «чё»? Ты за союз с красными или нет?
Семён долго молчал, видимо, надеясь, что его оставят в покое, но штабарм и Реввоенсовет не спускали с него глаз. Покряхтев, пробормотал:
— Сволочи они.
— Кто? — чуть не хором спросили раздосадованные командиры.
