— Кстати, товарищ Махно, я тоже проходил сей «университет», — улыбнулся Крылов.
— Вот видите, товарищ, мы с вами из одной купели, а думаем розно. Но, что касается Крестьянского Союза, то я обеими руками «за».
— Я рад, товарищ Махно. Когда мы сможем созвать крестьян на митинг?
— Да хоть завтра.
Нестор обернулся к Шнайдеру:
— Лева, составь объявление о митинге: завтра с 9 утра на Соборной площади.
— А придут ли?
— Придут. Укажи только в объявлении, что митинг собирается анархо-коммунистами по вопросу о земле. И безногие приползут.
— А где, в каких номерах мне посоветуете остановиться? — спросил Крылов-Мартынов.
— Какие там ещё «номера», товарищ, — сказал Нестор. — Вы наш гость, у меня и остановитесь.
Придя домой, Нестор попросил мать приготовить яичницу и поставить самовар.
— Прошу в горницу, — пригласил гостя Махно. — Рассказывайте, что там в уезде творится, в губернии.
— То же, что и по всей стране. Свободу получили, тюрьмы открыли, а к власти пришли кадеты. От этих крестьянам нечего ждать.
— А ваши-то есть в правительстве?
— Из эсеров Керенский — министр юстиции.
— Ну и должность вам отвалили кадеты, — усмехнулся Махно. — Царские законы, как я понимаю, по боку, новых ещё нет. На какие же законы опирается ваш министр юстиции?
— Ну, вам всё сразу и подавай.
— На то она и называется Революцией, чтоб смести старый строй и строить новый. А кадеты, так называемые конституционные демократы, всё же монархисты. Верно?
— Пожалуй, так, — согласился Крылов.
— Не пожалуй, а точно. Стало быть, в любой момент они могут вернуть монархию, посадить на шею народу тех же Романовых. Власть кадетов чревата реставрацией.
— Трудно с вами не согласиться, товарищ Махно.
— Спасибо за согласие, товарищ Крылов. Но вы всё же не сказали, что в уезде делается?
— Вас, конечно, интересуют анархисты?
— И они тоже.
— Появилась в Александровске известная анархистка Никифорова.
— Маруся?
— Она самая.
— Ну, этой палец в рот не клади. Она, слышал я, сидела в Петропавловской крепости.
— Да. Потом её выслали в Сибирь, она бежала в Японию, оттуда в Америку, потом в Европу.
— Ай да Маруся, бой-баба.
— Баба ещё та. Освоила все европейские языки, на любом чешет как на родном. Но опять проповедует террор. Мало того, тренируется в стрельбе вместе с мужем.
— Кто у неё муж?
— Поляк какой-то, тоже анархист. И тоже толкует, что всех контрреволюционеров надо на мушку.
— Хороша семейка, нечего сказать, — засмеялся Махно. — Но поляку этому я не завидую. Ей-ей. Маруся — порох, как он с нею ладит?
Евдокия Матвеевна появилась в горнице с тяжёлой сковородой.
— Снидайте, хлопцы, на здоровьичко.
Они принялись за яичницу, Нестор сказал:
— Никифорова наверняка возглавила анархистов.
— Угадали, товарищ Махно. Мало того, зовёт к экспроприации банков.
— А что? Может, она права. Стоит и нам подумать над этим. Организации деньги как воздух нужны.
— Я бы пока не советовал, Нестор Иванович.
— Почему?
— Губернский комиссар тут же вышлет на вас вооружённую команду и вашу организацию разгонят, а вас и расстрелять могут. Время-то военное.
— Пожалуй, вы правы. Но вот война. Народ устал от неё, оттого и в революцию подался. А что получилось? Народ свалил царя, а результатами воспользовались капиталисты. Опять как при Николашке: война до победного конца. Для чего ж тогда революцию делали?
— Да внизу уже невтерпёж было.
— Вот именно невтерпёж. Нас революция выпустила с каторги, спасибо ей. А дальше? Полицию переименовали в милицию. В милиции служат те же, что нас ловили, ещё ж и красные банты цепляют. Революционеры. Не удивлюсь, если Мария Никифорова начнёт их щёлкать.
— Но согласитесь, милиция сейчас вполне к нам лояльна.
— Лояльна, пока силу власти не почувствует. Пристав, вон, мне чуть не кланяется, а случись контрреволюция, он мигом меня скрутит.
— Вот поэтому-то, товарищ Махно, революцию надо продолжать, но уже мирными средствами, созданием Крестьянского союза, усилением заводских профсоюзов, неплохо и в армии вести пропаганду.
— Я думаю, всё же надо вооружаться, — сказал Нестор.
— А не насторожится комиссариат?
— А что, мы ему будем докладывать, что ли?
— А провокаторы?
— У нас не Петербург — Гуляйполе, все потомки запорожцев. Я уверен в своих друзьях. Это у вас, у эсеров, такие «фрукты» произрастали.
— Вы имеет в виду Азефа? Да, этот «фрукт» много бед натворил в организации. И то, что он предавал товарищей, — вред, конечно, но не главный. Главное, его предательство посеяло в наших рядах подозрительность, недоверие друг к другу. Даже, говорят, Вера Фигнер плакала от досады и брезгливости: «В таком чистом деле — революции такая грязь обреталась».
— Надо было прикончить его. И только.
— Азефа разоблачил Бурцев. Его судили в Париже, приговорили к смерти, и только его и видели.
— Смылся?
— Бежал.
— Эх вы, за князьями да губернаторами охотились и не выпускали, а тут свою сволочь прошляпили.
— Может, отыщется ещё. В ЦК принято решение: любой революционер при встрече с Азефом обязан его пристрелить.
После чая Нестор предложил Крылову:
— Давай сходим в наш штаб, а к ночи воротимся.
Посмеиваясь, они вышли из дома.
— Хорошая у тебя мать, Нестор.
— Золотая женщина, — согласился Махно. — Овдовела рано, пятерых вот таких балбесов подняла. Меня когда загребли и мне петля светила, она в месяц поседела. Знаешь, на каторге не раз на себя руки наложить хотел, только мысль о ней удерживала, понимал, какой это будет удар для мамы. Ради неё и держался.
— А это что за книгу ты несёшь?
— Да это «Записки революционера» Кропоткина. Когда вышел из Бутырок, купил на развале. Несу хлопцам, пусть читают. Я думаю, труды Петра Алексеевича каждый анархист должен как «Отче наш» знать.
— Сам-то прочёл?
— Дважды. Мудрый старик, благородный.
— Он ведь не только революционер, Нестор, а и учёный.
— Знаю я, у него труды по географии есть. Я ж и говорю, умница.
3. Назвался груздем
Махно взобрался на трибуну, сколоченную ещё в начале марта для митингов в честь революции и ещё пахнущую смолой. Окинул Соборную площадь быстрым взглядом и вполне оценил старание своих молодых анархистов: «Молодцы, тысячи две-три собрали».
