— Да, ваше превосходительство, — сказал Слащёв, — значит, наши корпуса не будут участвовать в походе на Москву?
— Почему же? Покончите с этим сбродом, милости прошу. Завоюете право первыми войти в первопрестольную.
— Спасибо, ваше превосходительство, будем стараться.
— Постарайтесь, господа, для святой Руси, постарайтесь. Бог вам в помощь.
25 марта началось второе наступление на Мариуполь. Белые стреляли довольно густо из пушек и пулемётов, чего нельзя было сказать о повстанцах, у них как обычно было в обрез патронов. Они наступали молча, что особенно впечатляло деникинцев, действовало им на нервы: «Идут как привидения».
Во фланг позиции деникинцев ударил кавалерийский полк Куриленко. Это сломало оборону противника, белые побежали, настигаемые клинками повстанцев. Сам командир срубил более пяти деникинцев.
27 марта повстанцы полностью овладели Мариуполем и начдив телеграфировал Совнаркому УССР: «Мариуполь взят. В боях отличились 8-й и 9-й полки бригады Махно. Несмотря на губительный огонь противника, полки дошли до соприкосновения с противником, под командованием товарища Куриленко бросились в атаку и штурмом взяли укрепления белых. Прошу наградить т. Куриленко Орденом Красного Знамени...» Далее в телеграмме перечислялись богатые трофеи: уголь, оружие, тральщики, паровозы.
Как только у причала был зарублен последний юнкер, с французского крейсера был спущен катер и направился к берегу, выбросив на носу белый флаг.
— Уж не сдаваться ли надумал француз, — предположил Чубенко.
— А что ты с крейсером будешь делать? — спросил усмехаясь Махно. — Пахать?
— Как что? Плавать, воевать. Дерменжи бы за капитана, он же на «Потёмкине» плавал.
— Угу. И на гармошке бы играл.
Штабные засмеялись над шуткой батьки.
Катер пристал к причалу, из него выскочили три французских офицера и направились к группе повстанцев.
— Кто есть женераль?
— Я есть женераль, — ответил Махно, даже не улыбаясь. — А по-нашему батька. Батька Махно.
— О-о, Махно... много знать...
— Слушай, Алексей, ни черта он «не знать», — обернулся Махно к Чубенко. — Найди переводчика с французского.
— Чего его искать? Дерменжи во Франции года два или три лягушек жрал. Значит, по-ихнему разуметь должен.
Нашли Дерменжи, привели к причалу. Тот внимательно выслушал француза:
— Он говорит, что они должны забрать свой уголь, за который уплатили деньги Деникину.
— Хрен им, не уголь. Я приказал Ольховику вывезти весь в Гуляйполе.
— Что, так и сказать?
— Зачем? Откажи дипломатично, мол, этот уголь — наша военная добыча, мы за него кровью платили. И потом, у нас война с Деникиным.
Француз, выслушав Дерменжи, вдруг затараторил быстро, замахал руками. Протарахтев словно пулемёт, уставился на Махно.
— Он говорит, что они ничего не имеют против нашей войны с Деникиным, что они держат нейтралитет.
— Скажи ему, знаем мы их нейтралитет: при первом штурме лупили по нам из всех стволов.
— Он говорит, что надо вести переговоры с адмиралом, чтоб ты поехал с ним на крейсер.
— Скажи: хлеб за брюхом не ходит. Они просители, вот пусть он сюда и приезжает, адмирал ихний.
— Он говорит, что адмирал не может оставлять свою эскадру.
— Я тоже не могу оставлять мою бригаду.
— Он просит на крейсер послать полномочную делегацию.
— Полномочную? — Нестор взглянул на Чубенко. — Алёша, ты у нас всегда в послах обретался. Сплавай к адмиралу.
— Это можно. Только что я ему говорить должен?
— Скажи, что мы можем отпустить им угля пудов 500, но только в обмен на оружие или патроны.
— А он меня засадит в каталажку.
— Не засадит, мы оставим у себя этих французов в залог. Если с тобой что случится, мы их утопим.
— Это меня, конечно, утешит, — вздохнул Чубенко.
На крейсере делегацию из трёх человек, возглавляемую Чубенко, встретили с подчёркнутой доброжелательностью. Провели их в адмиральскую каюту. Адмирал седой, но ещё довольно стройный и подтянутый, пригласил их к столу, на котором стояла бутылка шампанского, коньяк, корзина с апельсинами, предложил выпить по рюмке. Чубенко сказал Дерменжи:
— Пусть говорит, чего ему надо. Думает угостит, так мы растаем.
— Дурак ты, Алёха, у них принято угощать гостей.
— Ладно. Не учи. Мы тоже знаем, как гостей встречают. Но мы не в гости приехали, а вести переговоры.
Дерменжи, выслушав адмирала, сказал:
— Он говорит, что вполне сочувствует нашей революции, что этот уголь уже оплачен из французской казны и надо договариваться миром.
— От его «сочувствия» у меня до сих пор барабанные перепонки гудят, а то, что они платили деньги врагам революции, это их дело. Уголь наша собственность, если хочет получить пудов 500, мы готовы поменять его на оружие.
— Он говорит, этого мало.
— Пусть за это скажет спасибо.
Дерменжи стал говорить адмиралу, тот нахмурясь начал что-то резко отвечать, Дерменжи, в свою очередь, повысил голос. Чубенко, поняв, что переводчик взял инициативу на себя, потребовал:
— Переводи.
— Пошёл к чёрту, — огрызнулся Дерменжи и опять начал шпарить по-французски и даже тыкать пальцем в сторону адмирала.
— Ты срываешь переговоры, — пытался Чубенко остановить красноречие потёмкинца.
— Отстань, — отмахнулся Дерменжи как от назойливой мухи. — Не понимаешь, так заткнись.
— Дам по уху.
— Только попробуй.
И опять двусторонняя французская трескотня.
Конечно, Чубенко никогда бы не ударил, он просто припугнул молдаванина. Не хватало ещё при чужих затеять драку. Но тот вошёл в раж и читал адмиралу целую лекцию. Судя по всему, неприятную для француза. Вот о чём только, иди догадайся. Закончив, повернулся к выходу:
— Идём, Алёшка.
— Ты чё ему сказал? — пытался Чубенко хоть как-то вернуть себе статус главного переговорщика.
— Потом.
Они спустились по трапу в катер, и уже когда отошли от крейсера, Дерменжи заговорил:
— Понимаешь, стал угрожать, дескать, открою огонь со всех орудий и сравняю город с землёй.
— А ты?
— А я ему дал промеж глаз: только попробуй, говорю, сделать хоть один выстрел, ваш крейсер мигом будет на грунте.
— А он?
— А он: как вы это сделаете? А я ему: не беспокойтесь, у нас есть несколько торпед, и первую я всажу вам ниже ватерлинии. Пришлось признаться, что я с « Потёмкина» и это очень даже хорошо умею делать. Подзагнул ему, что два эсминца отправил на дно, а чтобы поправдивей было, даже имена их назвал: «Грозный»-де и «Громобой».
