— Якова?
-— Ну да. А ведь он неплохо знал штабное дело, практически руководил фронтом в 130 километров. А заработал пулю в затылок.
— Жаль, очень жаль мужика, — вздохнул Дыбенко. — Я ведь с чем прибыл к тебе, Нестор. Ты бы ушёл из Кичкаса. Ты же, в сущности, заткнул переправу.
— Угу. Вам драпать мешаю, — съязвил Махно.
— Видишь ли, я против тебя не хочу применять силу. А за мост с меня спросят.
— Эх, Павел Ефимович, не говорил ли я тебе: не лезь в Крым. Был бы ты здесь, мы бы разнесли в пух и прах Деникина, пока он не оперился. А сейчас у него такая пробивная сила, что несколько красных армий улепётывают, пятки в задницу влипают. У него только кавалерийских корпусов пять, а генералы — не нам чета.
— А ты вроде радуешься, что красные отступают?
— Да, радуюсь, что он вас, дураков, учит, как надо воевать.
— Выходит, ты за белых?
— Нет, Павел, нынче я ни за красных, объявивших меня вне закона, ни за белых тем более; сам за себя. Вы меня загнали в угол, дорогой начдив, и знаешь что, езжай-ка ты к своим, и уж в бою мне не попадайся. Очень прошу.
— Гы что, пугаешь меня?
— Не пугаю. Я знаю, ты храбрец хоть куда, но на моём пути лучше не возникай. Я из маузера на 100 шагов яблоко простреливаю, а уж по твоему кочану и с 200 не промахнусь.
— Ну спасибо за предупреждение, — поднялся, криво усмехаясь, Дыбенко. — Хоть честно говоришь.
— Я не большевик, Павел Ефимович, а честный революционер. Это вы говорите одно, а делаете другое. Что касается Кичкаса, я завтра же уйду, не стану портить тебе карьеру.
Уже на пороге Дыбенко обернулся:
— А знаешь, Нестор Иванович, у меня есть прекрасное крымское вино. Может, заглянешь ко мне, раздавим пару бутылок. Я у тебя был в гостях, тебе надо отгащивать.
— А где ты сейчас?
— В Никополе.
— Потом за меня тебе голову оторвут.
— А кто узнает?
— Спасибо, Паша. Подумаю.
— Так я жду, — махнул рукой Дыбенко и вышел.
Он тут же уехал, а приехавшие с ним Медведев и Антонов не спеша ходили по колонии, заглядывая во дворы, и наконец, кажется, нашли, что искали. Весь двор был забит тачанками, из которых торчали рыла пулемётов. Понимающе переглянулись: здесь. Поймали проходившего бойца:
— Вы не из пулемётной команды, товарищ?
— Да. А что?
— Пригласите, пожалуйста, товарища Кожина.
— Да вы проходите в хату.
— Нет. Его батька вызывает.
— Я скажу ему.
Антонов с Медведевым сразу отошли от ворот к плетню соседней усадьбы. Кожин появился на улице, отирая усы, видимо, только что обедал. И направился в сторону штаба. Когда поравнялся с Антоновым и его спутником, Медведев, отделившись от плетня, сказал:
— Товарищ Кожин, на секундочку.
— Да, я слушаю, — остановился Фома.
Они подошли, Антонов сказал негромко, но внятно:
— Вы арестованы.
— И не вздумайте кричать, — посоветовал Медведев, суя под бок Фоме ствол нагана. — Стреляю без предупреждения.
— Спасибо за совет, — ответил Кожин. — И куда мы?
— Пока вот в этот переулок.
Слишком самонадеянными оказались чекисты. Адъютант Кожина, задержавшийся в избе, кинулся догонять командира и увидел задержание Фомы. Тут же воротился в избу, крикнул:
— Хлопцы, командира опять взяли.
— Вот же суки, — выругался кто-то.
— Кончать их надо.
И тут же более десятка повстанцев выбежали из хаты и кинулись вдогонку. Свернули в переулок, увидели впереди Кожина, ведомого двумя «архангелами». Прибавили шагу, и тут же у многих появилось в руках оружие. Кто-то догадавшись, что Кожина ведут «под стволом», пробормотал:
— Ванька жварь... опередить могут, сволочи.
Адъютант вскинул маузер и не останавливаясь выстрелил в спину Медведеву. Тот упал, а Кожин, мгновенно оборотившись, вцепился в Антонова и повалил его на землю.
Набежавшие пулемётчики добили Медведева и, избив обезоруженного Антонова, толкнули к плетню. Он всё время повторял:
— У нас есть ордер... у нас ордер.
— А мы тебя без ордера, сволочь.
А Кожин всё же явился к Махно, никак не связывая арест с вызовом к начдиву.
— Ты звал, батька?
— Нет. Но ты вовремя пришёл.
— А ко мне опять арахангелы явились.
— Чекисты? — удивился Махно.
— Они самые.
— Где они?
Кожин указал вверх.
— Ну и правильно, молодцы. Не хватало ещё в нашем лагере этих опричников. Слушай, Фома, я что хотел спросить, коль ты пулемётный начальник, у тебя хоть есть ленты?
Кожин догадался, к чему клонит начдив:
— Есть трошки, но это НЗ.
— Чудак ты, Фома, думаешь я отбирать у тебя стану. Просто мне надо знать о наличии патронов.
— Не густо, батька, не густо.
— Ну по ленте хоть есть?
— По ленте наскребу.
— Вот завтра мы перебираемся в Хортицу, будешь в боевом охранении. У меня 20 пулемётов и ни одной ленты.
— Ну для твоей-то тачанки я найду.
— Спасибо, Фома. Это царский подарок.
Вечером к Махно явился телеграфист.
— Нестор Иванович, ты завтра не езди к Дыбенке.
— Почему?
— Он тебя должен арестовать, ему Ворошилов приказал.
— А я и не собирался, — сказал Махно. — Я их капканы за 100 вёрст чую. Но всё равно спасибо за предупреждение.
Когда телеграфист ушёл, Нестор сказал Чубенке:
— Вот, Алёша, благодарность, пил, ел у меня, а в гости позвал — капкан настроил. Как это?
— Ведомо, батька, большевики все по своему вождю равняются.
17. Союз с Григорьевым
На Правобережье Нестора отыскал его бывший начальник штаба Белаш. Махно был рад встрече, обнял его:
— Ну что, Виктор, сдал фронт большевикам?
— Сдал, Нестор Иванович.
— Кому?
— Круссеру. Всё по акту. Фронт по линии Бердянск—Новоспасовка—Пологи—Гуляйполе—Гайчур—Покровское.
— Это так попятились?
— А ты как думал? После твоего ухода в полках брожение началось. Все 11 полков вместе с командирами и с оружием в акт вписал. Круссер за голову хватался: «Как это так, у Петренко 4 тысячи бойцов, из них 3 тысячи без винтовок?!» А вот так, говорю. Сдал ему все три бронепоезда, все 3 батареи, 100 пулемётов, кассу 500 тысяч рублей и другое имущество. Всё чин чином, акт написали, заверили. Только собрался на фронт, а тут звонок от Ворошилова: «Сдал?» — спрашивает. Сдал, говорю, по акту. «Вези его в штарм». Мне, говорю, на фронт надо, пришлю с курьером. А он: «Тебе сказано, вези сам». Посоветовались с Долженко: что делать? А ну и нас как Озерова загребут. Но рассудили: тебя уже нет, мы вроде уже и не махновцы. Посоветовался с Круссером: езжай, говорит, заодно скажешь о нехватке оружия. Даёт нам классный вагон, охрану; отправились мы с Долженко. Прибыли в Александровск, вагон отцепили, выставили охрану. Пришли в штабарм, там заседание Реввоенсовета. Сидим в приёмной, дверь приоткрыта, всё слышно. Говорят об обстановке, она хреновая, к слову сказать. Поминают махновцев недобрым словом, кто-то вроде нас защищает, мол, рано поссорились с повстанцами. Мы с Долженко на углях сидим: возьмут нас — не возьмут? Кончилось совещание, выходят от Ворошилова военные и вдруг один ко мне с объятиями: «Виктор, как я рад!» Оказывается, товарищ, с которым мы против Корнилова дрались. То се. Я ему говорю, извини, браток, мне акт надо сдать Ворошилову. А Долженке мигнул: мол, не пропадём, эта шишка — мой друг. И уж повеселевший вошёл к командарму. Ворошилов спрашивает: «Что, знакомы с комиссаром?» А как же, говорю, вместе Корнилову хвост крутили. «Ну давай твой акт». Подал акт, он внимательно перечитал его и тоже удивился, что даже в самых благополучных полках половина бойцов без винтовок: «Как же вы воевали?» А вот так, говорю, и воевали. Потом давай за командиров спрашивать: кто такой Вдовиченко? Каков Калашников? Что за полк у Тахтамышева? Ну я, конечно, докладываю, ещё думаю, вроде не плохой командарм, всем интересуется, во всё вникает. Мне и в голову не вступило, что он просто время тянет, на прощанье ещё и козырнул мне: «Вы свободны, товарищ Белаш». Я, конечно, выхожу в приёмную, где меня Долженко ждёт. Он ещё вибрирует, я ему кажу большой палец: всё в порядке. Моего друга, комиссара, уже нет, не дождался. Ну, думаю, ещё увидимся. Идём на вокзал к нашему вагону, глядим, а он оцеплен, а наша вся охрана под арестом. «Эге, — говорит Долженко, — дело, брат, керосином пахнет. Давай задний ход, и ушли. Тут я понял, что не зря Ворошилов время тянул, чтоб там успели охрану разоружить, а потом уж с нами и делать нечего.
