— Значит, прицел на Волноваху?
— А куда ж ещё? Бронепоезд не заяц, его пулемётами не порежешь. Если подойдём с двух сторон от Розовки и Мариуполя, никуда Волноваха не денется. Возьмём Волноваху, сам займусь Екатеринославом.
По прибытии в Бердянск сразу собрали митинг, на котором Махно призывал население самим избрать Совет рабочих, крестьянских и повстанческих депутатов, который занимался бы налаживанием экономики города, жизни людей, но «чтоб не совал нос в политику».
— А какие газеты можно выпускать? — крикнули из толпы.
— Любые, — не задумываясь, ответил Махно. — Анархистские, эсеровские, меньшевистские, большевистские.
— Вот большевистские зря, батька, разрешаешь, — молвил Чубенко. — Они наших везде разгоняют.
— Именно поэтому мы — анархисты не должны походить на большевиков. Пусть все партии открыто высказывают свои мнения и позиции, а народ не дурак, сам разберётся, на чьей стороне правда. Кстати, тюрьму освободили?
— Сразу же, как только взяли город, Вдовиченко приказал выпустить всех.
— Правильно. А теперь ты должен взорвать её, Алёша. Но только так, чтоб как можно меньше повредить кирпичи. И сразу объявить, чтоб эти кирпичи рабочие разбирали для своих нужд без всякого ограничения. Сможешь?
— Ничего мудрёного, завтра же и рванём.
— А где Уралов?
— Вон, у тебя за спиной.
Махно обернулся:
— Это тебя, Вдовиченко, назначил начальником гарнизона?
— Да.
— Я за... И вот что должен тебе сказать, Михаил, в войну всё может случиться, сегодня город наш, завтра — их. Поэтому немедленно распорядись раздавать хлеб рабочим. Немедленно. Кстати, загрузи и со мной несколько машин, чтоб мы в пути могли раздавать его крестьянам. Три легковых автомобиля я заберу для себя и охраны, а с десяток грузовых загрузи пшеницей. Да прикажи залить полные баки бензина. Мы отсюда двинем на Мариуполь. Сколько отсюда до него вдоль берега?
— Под девяносто.
— Ну за три часа добежим.
В гостиницу к батьке пожаловала делегация железнодорожников. Возглавлявший её рабочий в промасленной тужурке заговорил:
— Нестор Иванович, вот мы знаем, что ты справедливый человек, сам рассуди, что нам делать, как нам жить? Токо не серчай. Вот были красные, катались по железным дорогам, ничего не платили, пришли белые и тоже ничего, теперь твои ездят и тоже бесплатно. А ведь у нас семьи, детей кормить нечем.
— Уралов, — обернулся Махно к начальнику гарнизона. — Изволь всем железнодорожникам, от начальника станции до стрелочника и путевого обходчика, отпустить хлеб по едокам. Слышишь? Не по должности, по едокам.
— По скольку?
— Ну это-то, может, без командарма решишь. Пусть изберут комиссию, она всё просчитает. А в остальном, товарищи железнодорожники, Вы, конечно, правы. Надо открывать кассы на станциях, продавать билеты.
— Кто их будет брать?
— Заставим всех.
Рабочие переглядывались, вздыхали, мялись.
— Ну что ещё?
— Нестор Иванович, вы б написали какую бумагу, дескать, берите билеты. А то кто ж нас слухать станет? Чуть что — наган под нос суют: вот тебе мой билет.
— Хорошо. Я напишу распоряжение, опубликуем его в газете, пусть попробует кто не выполнить. Но военные грузы, извините, товарищи, придётся всё же возить бесплатно и, главное, вне очереди.
— Это мы понимаем, — вздыхали делегаты.
— Ну а вообще-то у моей армии основной вид транспорта — тачанки и кони, — усмехнулся Махно.
Среди ночи Нестора разбудил телефон, трубку поднял Троян:
— Кто там, Гавря? — спросил Нестор.
— Да Зиньковский из Мелитополя.
— Хорошо, — спустил Нестор ноги на пол. — Я подойду. Лева зря звонить не будет.
Прошлёпал к аппарату, взял трубку.
— Прости, Нестор Иванович, что разбудил. Куда ни позвоню, отвечают: то на митинге, то в порту. Думаю, в гостиницу же должен явиться.
— Ты давай о деле, Лева.
— Значит, так, тебе надо срочно к нам быть. Тут, понимаешь, нехорошее дело образуется.
— А ты ж контрразведка, не можешь сам разобраться?
— Э-э нет, это не мой статус. Слишком большие головы замешаны, тут тебе, как главкому, надо разбираться.
— Ладно. Завтра с утра выеду.
— Когда ждать-то?
— Ну тут 130 вёрст, думаю на автомобилях часа в 4 управимся. Хотя нет, Лева. В сёлах будем останавливаться, митинги проводить, раздачу хлеба. Так что раньше вечера не жди.
— Ну чего он? — спросил Троян.
— Зовёт срочно. Так что вместо Мариуполя с утра зафитилим в Мелитополь.
В Мелитополь действительно прибыли уже в темноте, и Махно велел ехать в контрразведку.
— Ну что у тебя стряслось, Лева?
— Дезертировал начальник штаба 26-й бригады Богданов.
— Где он?
— Сейчас у меня под арестом.
— Долго был в отлучке?
— Две недели.
— А где ж был?
— Говорит, по личным делам и никого, мол, это не касается.
— Ну а ты как думаешь?
— Что я могу думать, Нестор? Прямых улик нет, но он мог быть и у Деникина, ведь он из бывших белогвардейцев. Правда, потом служил в Красной Армии. Но это дела не меняет.
— Очень даже меняет, Лева. Очень. Сперва изменил белым, потом красным, настал черёд нам изменить. Так, что ли?
— Возможно, — пожал плечами Зиньковский.
— И из-за этого ты звал меня?
— Нет. У Володина с комкором-4 конфликт. Вот его заявление или донос, считай как хочешь. Читай.
Махно взял лист бумаги, склонился под лампой.
— Так... Так... Ого! Павловский уже и диктатор, сочувствует эсерам... Ну и что? Не нравится мне тон этого письма, Лева.
— А мне, думаешь, нравится?
— Почему это он решил тебе написать? А?
— Он переоценил мои полномочия, думал, я комкора сразу возьму под арест, а на освободившийся пост выдвинут его, Володина.
— Думаешь, из корыстных побуждений?
— Убеждён.
— И что, думаешь, надо сделать по этому доносу-заявлению?
— Это уж твоя епархия. Один комбриг, другой комкор, разбирайся. Моё дело шпионы, да вот ещё дезертиры.
— Хорошо, я поговорю с Володиным. А Богданова будем судить, если мы ему попустим, что сразу скажут бойцы: им, мол, можно, а нам... Решение суда опубликуем в нашей газете, уверен, в массе рядовые одобрят приговор.
