Мы ни о чём особо не говорили. Через какое-то время я осознала, что остальные стараются держаться весело и бодро, только чтобы поднять мне настроение. Фай предложила поиграть в «А я помню», эта игра с некоторых пор стала нашей любимой. Она была отличным способом провести время и достаточно простой: начни со слов «А я помню» и убеди всех, что это чистая правда.
Мне кажется, мы полюбили эту игру потому, что она помогала нам вернуться к нормальной жизни, к жизни до вторжения. Правда, сейчас я была не в том настроении, чтобы играть, но заставила себя присоединиться к остальным.
Начала Фай:
– А я помню, как родители Салли Геддес взяли меня с собой в ваш ресторан, Ли, и я заказала баранью отбивную, потому что китайские названия показались мне уж очень странными.
– Они не китайские. Тайские и вьетнамские, – пробормотал Ли и продолжил громче: – А я помню, как у меня болели пальцы от игры на скрипке, а мой учитель велел мне играть ещё час.
– А я помню, как мне показалось, будто мистер Оутс сказал, что после церкви будет фейерверк, и я очень обрадовалась, но выяснилось, что он говорил о занятиях в церковном хоре.
– А я помню, как впервые увидела ночное движение на дороге, с огнями.
– Ох, Элли! Да ты настоящая деревенщина!
– А я помню, как готовила желе, внимательно следуя инструкциям, и третьим пунктом там значилось: «Дать постоять в холодильнике», и я подумала: «С какой стати я должна стоять в холодильнике?»
– Фай! Ты это выдумала!
– Правда, клянусь!
– А я помню, считал, что нравлюсь всем учителям, а однажды, во втором классе, услышал, как учитель говорит, что я из тех ребят, из-за которых он готов сбежать из города! – Это сказал Ли.
– А я помню, как в седьмом классе Элли всегда занимала для меня место, но один раз не сделала этого. И знаешь, Элли, мне показалось, что настал конец света. Я заплакала и ушла домой.
Я тоже это помнила и теперь чувствовала себя виноватой. Но тогда мне немного надоела компания Робин и хотелось чего-то другого.
– А я помню, один раз в детстве шёл мимо коровы, которая… так скажем, плохо себя чувствовала. Она задрала хвост и сделала кое-что прямо мне на голову!
– А я помню, как в первом классе объясняла учительнице, что нашу кошку вычистили, но та никак не могла понять, о чём это я.
– А о чём ты говорила?
– Что её стерилизовали! – Фай тихонько засмеялась, как будто зазвенели маленькие колокольчики.
– А я помню, как в бассейне по ошибке зашёл в раздевалку к девочкам.
– По ошибке! Ну конечно, Ли, конечно!
– А я помню, как была влюблена в Джейсона, постоянно ему звонила и болтала часами. Один раз я говорила-говорила, а когда замолчала, в трубке была тишина, я подождала немного и повесила трубку. На следующий день в школе я спросила у Джейсона, что случилось, и он признался, что заснул, пока я болтала.
– А я помню, что ужасно волновалась из-за первого дня в школе, поэтому надела форму под пижаму и легла в ней спать, – призналась я.
Да, с тех пор моё отношение к школе слегка изменилось.
– А я помню, мои родители хотели отправить меня в школу-интернат, но я сбежала и пряталась под домом четыре часа, пока они не передумали.
– А я помню, как во втором классе обменял свою скрипку на батончик «Марс», и когда мои родители об этом узнали, их чуть удар не хватил, они тут же стали звонить родителям того мальчика, чтобы отменить сделку. А я даже не помню, с кем тогда поменялся.
– Я помню, – сказала Фай. – Это был Стив.
– Точно, – подтвердила я.
Да уж, Стив, мой Стив, то есть мой бывший Стив, всегда умел уговорить кого угодно на что угодно.
– Твоя очередь, Робин, – кивнула Фай.
– Ладно, просто я ещё думаю… Ну, я помню, как дедушка поднял меня на руки и прижал к себе, вот только забыл, что во рту у него сигарета, и обжёг мне щёку.
– А я помню, в детстве подсматривала, как Гомер писает, и решила, что тоже хочу делать это стоя, так что сняла трусики и попыталась… Получилось, правда, не очень хорошо, – добавила я без особой необходимости.
– А я помню, как в последний раз видела своих родителей, – проговорила Фай. – Мама сказала, что если я отправляюсь в буш, то это вовсе не значит, что не надо чистить зубы каждый раз после еды.
– А я помню, папа сказал мне, что мы самая неорганизованная компания из всех, какие он только видел, и что если бы мы нанялись к нему работать, он бы всех сразу же и уволил, – вне очереди заговорила я. На меня снова наваливалось тяжёлое уныние. – А потом уехал на мотоцикле и даже не попрощался.
– А я помню, как папа беспокоился из-за этой поездки, – признался Ли, – и всё твердил мне, чтобы я был очень осторожен и ни в коем случае не рисковал.
– А ты вот так и послушался, – улыбнулась Робин. – Ну, что-то мы уж очень загрустили… Давайте я вам расскажу, как в последний раз видела своих родителей. Я открыла дверь их спальни, чтобы попрощаться, а они прямо на покрывале страстно занимались любовью. К счастью, они меня не услышали, так что я тихонько прикрыла дверь и, выждав минутку, постучалась к ним и как можно громче крикнула, что уезжаю, и сразу побежала к машине.
История Робин достигла цели: все рассмеялись.
– А я-то думала, что это ты хихикаешь, садясь в машину, – сказала Фай, когда все наконец отхохотали. – И подумала, что ты безумно рада видеть меня.
– Ну и это тоже было, конечно.
Мы наконец добрались до вершины Вомбегону.
На открытом месте было холодно, нас уже не укрывала чаша Ада. Небо оставалось чистым, но ветер дул сильно, резко. Редкие облачка, лёгкие, как клочки шёлка-сырца, и такие близкие, что до них, казалось, можно дотянуться, нерешительно ползли над нами. Погода очень долго стояла сухая, но теперь порывы холодного ветра намекали на возможные перемены. Из-за дальних вершин выглядывало густое белое облако. Оно как будто затаилось там, выжидая. Я пыталась рассмотреть залив Кобблер, мне хотелось сосчитать корабли, если они там стояли, но было слишком темно и ничего не видно.
Мы посидели на вершине минут пять, чтобы перевести дух, и всё это время любовались красотой нашей родины в последних лучах дневного света. Теперь я понимала, почему в течение многих лет всё это казалось мне таким пугающим. Даже когда мы узнали здесь всё очень хорошо, в пейзаже словно таилась некая скрытая угроза, как иногда она ощущается в зверях, сидящих в клетке. А может быть, дело было во мне самой и мне теперь всё казалось угрожающим. Ад выглядел как единая живая масса деревьев и камней, тёмно-зелёного и красновато-коричневого, серого и чёрного… Он был похож на некую свалку, устроенную богами, огромный конгломерат жизни, существующий без какой-либо помощи или руководства, подчиняющийся лишь собственным первобытным правилам. И сейчас для нас это было самым подходящим местом.
