Теперь оставалось только ждать, когда покажется Вермунд. Скоро, подумала Илгра, совсем скоро голод пробудит змея от глубокой спячки.
В эти дни она редко покидала свою хижину, требуя, чтобы скгаро при необходимости сами приходили к ней. Она боялась оказаться слишком далеко, когда Вермунд наконец низринется вниз. Требования казались ребяческими, и мать не одобряла их, но остальные соплеменники не роптали, считая их очередным капризом шамана. Ей было стыдно за это. Но даже стыд не мог отвернуть ее от намеченной цели.
Долгие часы Илгра проводила в одиночестве, сидя и размышляя над изменчивой природой слов. С каждым днем, с каждой прошедшей ночью она все глубже погружалась в себя, удаляясь от мира, становясь призраком, бродящим по темному сосновому лесу.
В эти дни она много думала об отце. О том, как долгими зимами он сидел у очага и плел тхулкна – узорчатые полоски, в которых Рогатые изображают герб своего племени, рассказывают об истории своих семей и славных деяниях предков. О том, как он вырезал фигурки оленей, коз и лисиц, а они с Иханой играли с ними. О том, как уютно и надежно было рядом с ним, какой он был большой и сильный.
Потом Илгре вспомнился вечер, когда она была еще совсем маленькой. Отец вернулся с охоты и принес на плече олениху. Глаза у нее были круглые и мягкие, они глубоко запали Илгре в душу, и ей стало тревожно и грустно. Отец присел рядом и сказал:
– Не огорчайся, Илгра-дочка. Не надо бояться. Так устроен мир. Сегодня мы будем кормиться оленем, чтобы жить. А придет время, наши тела лягут в землю и превратятся в траву и деревья, которыми будут кормиться другие олени, чтобы жить. Так всегда было и всегда будет.
Тогда эта мысль успокоила Илгру. Тогда, но не сейчас. Ее разум восставал против истины, которую открыл ей отец. Разум утверждал: непременно найдется какой-то другой путь, лучше этого!
Ведь если все идет своим чередом, это не значит, что оно должно так идти всегда.
* * *
Зимнее солнцестояние знаменовало краткий перерыв в ее добровольном изгнании. В эти дни скгаро веселыми празднествами отмечали долгожданное окончание самых долгих ночей года. В деревне звучала музыка, готовились угощения. Рогатые мерились силами, и все племя радостными криками приветствовало победителя.
Всю первую половину праздников Илгра провела в своей хижине. Дождалась, когда дневной свет стал меркнуть, и убедилась, что Вермунд не собирается слетать с вершины. До сих пор он никогда не нападал по ночам и вряд ли изменит свои привычки. И все равно она не сразу решилась оставить свой пост. Ей страстно хотелось общения; звуки песен, долетавшие из долины, отзывались в сердце острой болью.
Над долиной нависли тяжелые тучи, из них медленно падали хлопья снега, большие и мягкие. В приглушенном одиночестве Илгра побрела из хижины в деревню, в свое семейное жилище. И всю дорогу из леса доносился вой голодных волков. Если бы не посох, Илгра всерьез опасалась бы за свою жизнь.
Она провела весь вечер с матерью и Иханой. Они болтали, и им было очень хорошо вместе. Потом они допоздна играли в игры, жаловались на долгую зиму, а за окном белые снежные хлопья слились в непроглядную пелену, гонимую неуемным леденящим ветром.
Вдруг из бушующей ночи донесся пронзительный крик, каких Илгра никогда прежде не слышала. От этого звука замерло сердце, похолодели кости и волосы встали дыбом. В первый миг она застыла, не в силах шелохнуться, и только потом, когда сердце вернулось к жизни, пришла в себя.
– Что это? – прошептала мать.
Илгра не знала. За все время учебы Карзад ничего об этом не рассказывал. Сквозь завывания ветра прорезался еще один крик, громче первого, и Илгра содрогнулась с головы до пят. Она схватила Горгот и вскочила на ноги.
Но не успела ступить ни шагу: крышу проломил огромный черный клюв. Он ударил по очагу, рассыпав веером искры и угли. Клюв бил снова и снова, щелкал и метался, время от времени выпуская яростно бьющийся длинный пурпурный язык.
Илгра вскрикнула, ударила по клюву сбоку и произнесла колдовское слово «гаржзла», то есть свет.
Ее ослепила багровая вспышка, оглушил истошный визг, и клюв исчез в дыре. Потом жилище гулко вздрогнуло, и две лапы с огромными крючковатыми когтями принялись раздирать крышу, растаскивая бревна. Сквозь пробоины хлынул густой снегопад.
– Бегите! – крикнула Илгра матери и сестре и вместе с ними выскочила из жилища.
Снаружи, во мраке и холоде, слышались все новые и новые крики, и у Илгры кровь застыла в жилах: на крыше их жилища, озаренное пламенем, восседало чудовище. Тварь была серая, безволосая, тощая, как скелет, с крыльями летучей мыши. Тонкую, как плеть, шею венчал узкий череп с огромными выпученными глазами – черными, без малейшей белизны – и острым, словно кинжал, клювом. Сквозь рваную пелену снега на миг показался еще один монстр: он рыскал среди деревенских домов, догоняя разбегавшихся Рогатых, и клюв его был измазан кровью.
Илгра узнала этих тварей. Они не были порождениями земли или неба, а пришли из древних легенд. Нреки. Те, что убили маленьких сыновей Сварвока. Те, что поедали Рогатых. Гнусные тени, населявшие страну мертвых, обгладывали кости воинов, лишенных чести.
Илгру обуял ужас.
И, словно в ответ на ее страх, одна из тварей повернула голову и по-змеиному плавно метнулась к Илгре и ее родным. Они бросились бежать, и на миг их укрыла пелена бурана. Илгра услышала крики – это Арвог, Моктар, Ражаг и другие воины смело кинулись в бой с нреками. Сквозь просветы в непроглядной пурге она видела защитников племени – они собрались вокруг факелов, целились копьями в наседавших чудовищ. Но твари были слишком велики и слишком проворны; они, как горы, возвышались даже над Избранными, а клювы у них были как у аистов – быстрые и смертоносные. Они мелькали в белесом воздухе, без промаха нанося удары.
Илгра воздела посох и принялась творить все чары, какие знала. Но ее колдовство не имело власти над нреками, они были неуязвимы для ее заклинаний, и магические атаки не достигали цели. Не удалось ей также ни ослепить их, ни связать, ни замедлить.
Вдалеке она увидела Эльгу – голодный нрек пронзил ее клювом, как копьем, и сожрал, проглотил старейшину-херндал в два судорожных глотка. На помощь старухе подбежал Ражаг, но тварь отшвырнула его, и на руках воина разверзлись две кровавые раны.
На сердце Илгре легла знакомая тяжесть отчаяния. Нреков ничем не одолеть. Она подняла глаза на Кулкарас, скрытый в метельной мгле, и в первый и единственный раз мысленно воззвала к Вермунду о помощи. Почему гадкий старый червь не встал на их защиту, как это уже случалось раньше?
Ветер стал еще сильнее, он свирепо завывал над ее рогами, и Илгра поняла: буря заглушает шум атаки, прячет, скрывает ужас и смерть. Дракон на своем поднебесном насесте просто ничего не слышит.
И тогда Илгра поняла, что надо делать, хотя от этого ее отчаяние сменилось леденящим ужасом.
Обеими руками Илгра с силой воткнула Горгот в сугроб и шепнула ветру слово колдовства. На миг воздух прояснился и затих. Тогда Илгра сняла с узловатого пояса отцовский рог и с надеждой дунула в него во всю мочь. Гулкий зов прокатился из конца в конец над долиной.
