— Тем не менее, арис, как другим объяснить ее исчезновение?
— Слово защитника, дона, о существовании подселенной сущности в самом сердце школы.
— Ни я, ни директор не подвергаем сомнению слово защитника, но там, за пределами школы, условия изменились, арис. Без доказательств на веру ваше объяснение не примут. Как нам рассказать об этом случае попечительскому совету? Вы ощутили боль ученицы, вы догадались о наличии сущности и вы же с ней расправились.
— Не нанеси я удар первым, она бы убила ученицу.
— Простите, арис, но я не вправе выносить решение, а директор высказался вполне определенным образом. Вы нарушили запрет. Теперь же я вынуждена доложить об еще более вопиющем случае. Однако если вы скажете, что каким-то счастливым образом где-то там, в родовом поместье, у вашего поверенного или, в конце концов, в вашей комнате хранится лицензия хотя бы на целительство, я смогу держать ответ перед директором и советом, буду иметь шанс объяснить, как допустила подобное происшествие в лазарете.
Они беседовали приглушенно, словно между собой, а мы с папой внимательно прислушивались.
— Учитель не может иметь лицензию доктора, вы это знаете.
— Печально, — грустно вздохнула дона-врач.
Она поднялась с моей кровати, стиснула руки и тихо принялась перечислять:
— Лечение пациентки без лицензии, без разрешения ее опекунов, в обход прямого запрета влечет за собой самое суровое наказание. Не имея соответствующих документов, вы без диагностики и заключения специалистов сами провели повторную операцию.
— Кости руки срослись неправильно, — коротко заметил Эсташ.
— Ничего подобного не было обнаружено при проверке.
— Иллюзия, заметная лишь при глубокой диагностике.
— Арис Лоран, вы… — Дона-врач пыталась сдерживаться, это было видно по тому, как крепко она сжимала руки и раз за разом делала глубокий вдох. — Никто не поверит, вы это понимаете? — сорвалась женщина. — На каком, на каком основании вы сделали свое заключение?
— Основание только одно, дона. Если оно окажется достаточным для вас, даже ввиду отсутствия лицензии, то на ваше усмотрение оставляю объяснения с директором и советом, при условии, что до них дойдет.
Эсташ поднялся и, развернувшись к нам лицом, снял сюртук и стал закатывать рукав рубашки. По мере того как над локтевым сгибом проявлялись детали темного рисунка, лицо врача приобретало все более изумленное выражение.
— Тагирская метка?! Арис… простите, энсгар Лоран. Я бы ни в жизнь не подумала… Никто бы не подумал! Сколько вам лет?
— Двадцать семь.
— Сколько лет практики?
— Семь.
— Так мало! Так невозможно мало для звания энсгара, но ведь глаза не лгут? Тэа, айн, вы видите метку? Скажите, что видите! Я уже сомневаюсь, что это мне не пригрезилось.
Мы с отцом крайне мало понимали, о чем идет речь, но метку, напоминающую две сложенные вместе ладони, оба видели достаточно ясно.
— Какой же груз с моей души вы сняли, энсгар! — Дона-врач словно на крыльях подлетела к Эсташу. Мне кажется, она хотела его обнять, но не решилась. — Спасибо, — с трудом выговорила она с таким восторгом в глазах, что мы с отцом недоуменно переглянулись.
— Это тагирская метка, — словно она могла заметить затылком наш взгляд, заговорила врач, указывая на рисунок, вновь скрывшийся под рукавом рубашки. — Уникальная символика, которую есть шанс увидеть, возможно, один раз за всю жизнь. Она гарантия того, что ваша жизнь в этот момент не закончится.
— Очень патетично, дона. — Отец скрестил на груди руки и смерил женщину недоумевающим взглядом. — Но только что вы говорили, будто арис едва не навредил моей дочери.
— Есть много лекарей, айн Эста, считающих себя светочами медицины. Они практикуют с переменным успехом по всей стране, иногда спасая жизни, но чаще отбирая, поскольку у них нет соответствующих знаний, лишь внутренние, как они их называют, ощущения. О наличии знаний нам может сказать лишь официальная лицензия практикующего врача. Но в нашем случае, в нашем совершенно уникальном случае я могу утверждать, что энсгар Лоран, — увидев метку, дона окончательно презрела учительское обращение арис, — спас жизнь вашей дочери и не оставил ее калекой.
Я повернула голову к Эсташу, но он выглядел отстраненным и смотрел мимо нас. На интуитивном уровне мне казалось, будто монолог доны-врача для него мучителен, хотя тому не было доказательств.
— Есть удивительные и одаренные люди, и это действительно чаще всего люди, поэтому наш случай уникальный. Они обладают тем редким внутренним зрением, которое позволяет увидеть болезнь, найти повреждения без диагностики, без каких-либо дополнительных приборов и даже там, где вмешалась магия или где она оказалась бессильна. Они умеют устранять последствия очень многих опасных для человека происшествий, что дает шанс избежать смертельного исхода. Эти люди получают подобную метку, которую невозможно подделать, и звание энсгара лишь спустя много лет, когда долгая практика подтвердит наличие дара.
Женщина замолчала, крепко стиснув у груди ладони и продолжая смотреть на уже опущенную руку Эсташа, а потом негромко, больше для самой себя проговорила:
— Многие врачи мечтают о подобном даре, о возможности спасать тех, кто почти обречен. Я не видела ни одного энсгара, отказавшегося от своего уникального таланта, пускай и в пользу преподавания.
— Сейчас самое время посмотреть, дона, — уголками губ улыбнулся Эсташ, — и если увиденного оказалось достаточно, то для меня самое время вас покинуть.
Врач отступила, не смея задерживать защитника, а у меня лишь успела мелькнуть мысль: и вот так он уйдет? — как отец окликнул тен Лорана:
— Постойте!
Эсташ замер у двери, уже протянув руку. Я не берусь судить о его мыслях и чувствах, они были для всех точно закрытая книга, спрятанные глубоко внутри, однако мне казалось, будто мы его мучаем, заставляя задерживаться, вынуждая объяснять собственные поступки и практически оправдывать себя.
— Постойте, тен Лоран. — Отец подошел ближе; защитник смотрел на него без какого-либо выражения на лице. — С моей стороны была допущена чудовищная ошибка. Извинит ли меня то обстоятельство, что я насмерть перепугался за дочь?
Папе тоже оказалось непросто заговорить о своих чувствах. По его лицу, в отличие от Эсташа, было заметно, какие усилия он прикладывал, когда просил прощения.
— Я вас понимаю, не стоит, — промолвил защитник, взмахом руки прерывая эти объяснения.
— Не хочу оставлять это вот так, — сказал папа. — Не хочу прощаться на подобной ноте и не могу допустить, чтобы спасение самого драгоценного для меня существа на свете стоило вам одного спасибо.
— Вы говорите от всей души, айн, и повторяю, этого достаточно.
— Достаточно не будет, даже если я отдам вам все, что имею, но уже понимая разницу в наших взглядах, я могу предложить в знак самой искренней благодарности вот это…
