Он говорит охраннику, что пришел к директору, Максу Калкинсу. Охранник меряет Марти взглядом – шаркающего психа с куском фанеры в одеяле.
– Он меня ждет. Скажите, это Марти де Гроот из Нью-Йорка.
Охранник снимает трубку. Звонит. Что-то тихо бормочет.
– Сейчас за вами спустятся, – говорит он немного другим тоном.
Через несколько секунд появляется хорошенькая секретарша. Она напоминает Марти о Гретхен – еще одно имя из прошлого (вышла за сенатора штата, кажется?). Секретарша ведет его через музейные залы к служебным помещениям. Они идут по паркетным полам в галереях, где старая европейская живопись и импрессионисты висят по периферии света, бьющего из стеклянных потолков. Стены галерей выкрашены в темно-серый и винно-красный цвета, кабинеты на верхнем этаже – белые и разгорожены на клетушки. Секретарша предлагает ему кофе или стакан воды, и они разговаривают о дальних перелетах, потому что ей не позволено спросить, что у него в перевязанном бечевкой одеяле. В приемной кабинета их встречает щеголеватый мужчина, который представляется Максом Калкинсом. У него бледное, чуть рябое лицо, и он пожимает Марти руку, словно дипломат или политик, приложив левую ладонь к груди. Марти идет за Калкинсом в кабинет, отмечая безупречный покрой пиджака и брюк, из-под которых выглядывают лавандового цвета носки. Удивительно, но на стенах кабинета нет картин. Над узким письменным столом висят фотографии: Калкинсу вручают чеки гипертрофированных размеров, Калкинс выглядывает из-за блестящего ковша бульдозера перед новым крылом музея. Марти отмечает, что Калкинс старательно не смотрит на чемодан и на предмет в одеяле, как будто прохожие с багажом и картинами – частые гости в кабинете. Секретарша приносит поднос с печеньем и кофе во френч-прессе. Марти говорит, что будет черный, и она наливает ему чашку. Максу она делает кофе с двумя кусочками сахара и молоком – и от уважения Марти к директору отваливается слой или два. Затем она выходит, прикрыв за собой стеклянную дверь.
– Должен сказать, вы не такой курьер, каких мы привыкли здесь видеть. Очень любезно с вашей стороны привезти картину лично в такую даль, – говорит Макс.
– В мои годы стараешься размять ноги при всяком удобном случае. Правда, на то, чтобы обуться, уходит час.
Директор смеется. Они отхлебывают кофе.
– Мои коллеги в Метрополитен-музее говорят, вы для них практически член семьи.
– Назовите это долгим ухаживанием. Они положили глаз на мое собрание еще в шестидесятых и выяснили, что я бездетный вдовец. Полагаю, у них большие шансы на успех.
Директор откидывается в кожаном кресле, чтобы впитать едкий юмор Марти. Он как будто оценивает гостя по частям, издали, как сложную картину.
– Не могу передать, как мы рады, что вы согласились дать нам на выставку свою де Вос. Для нас это очень важно. Надеюсь, картина хорошо перенесла дорогу.
Директор впервые позволяет себе покоситься на завернутый в одеяло прямоугольник.
– Я надеялся встретиться с куратором и передать ей картину лично.
– Увы, она у нас временно, как и многие картины. Элинор преподает в Сиднейском университете и в галерею приезжает не каждый день. Последнее время она работала допоздна. Мы спешно ремонтируем помещение к выставке.
– Когда открытие?
– На следующей неделе. Вообще-то, вы прибыли в последнюю минуту. Мы уже почти отчаялись.
– Извините, что заставил вас тревожиться.
– Ничего страшного, – улыбается Макс.
Марти кладет на картину руку. Видит вздувшиеся вены и бурые пигментные пятна, похожие на маленькие планеты. Он понятия не имеет, чья это рука.
– Долго вы пробудете в городе?
– Пока не знаю.
– Мы были бы рады, если бы вы остались до открытия. Будете почетным гостем. А за это время мы показали бы вам здешние достопримечательности. Хотите, кто-нибудь из кураторов проведет вам экскурсию по музею?
– Да, с удовольствием.
По мнению Марти, дурной тон – перепоручать это куратору. От уважения к директору отваливается еще один слой лака. Рука по-прежнему лежит на картине, но Марти интересно, как Макс заведет разговор о передаче. Он ждет, попивая кофе.
– Нам как раз привезли из Нидерландов еще две картины де Вос, и мы бы хотели узнать, не разрешите ли вы провести кое-какие исследования вашей картины. До развески еще несколько дней, и сейчас все доставленные картины находятся в запаснике.
– Исследования?
– Такой редкий случай – сразу несколько картин де Вос в одном месте. У нас есть сотрудница, которая творит магию с инфракрасным светом и рентгеном. Она практически может сказать, что художник ел на завтрак в тот день, когда положил последний мазок. Могу вас заверить, что ни одна ниточка полотна не пострадает. Все включено в страховку.
Макс начинает елозить ботинками под столом. Марти допивает кофе, который чуть обжигает нёбо, зато кофеин распространяется по телу, как тепло от льющегося на голову душа.
– Мне надо посмотреть бумаги. Картина появилась у нас в семье еще до рождения Исаака Ньютона.
Этот исторический факт словно отнимает ветер у парусов Макса Калкинса. Он, тихонько присвистнув, качает головой.
– Чудо, иначе не скажешь. – Затем директор вновь берет себя в руки. – Да, конечно, ознакомьтесь с документами. Посоветуйтесь со своими юристами, если сочтете нужным. Я попрошу главного реставратора зайти и всем этим заняться. – Он складывает ладони островерхим домиком. – А нельзя мне взглянуть одним глазком?
Марти встает, ставит кофейную чашку на край стола, берет картину и вслед за Максом идет в угол кабинета, где на журнальном столике лежат переплетенные в кожу старинные атласы. Марти кладет картину, Макс достает нож для бумаг – крошечный меч с серебряной рукоятью. Марти берет у него нож, разрезает бечевку, разматывает толстое одеяло, под которым оказывается зеленое сукно.
– Бильярдное? – спрашивает Макс.
– У вас наметанный глаз. Я менял сукно на своем бильярдном столе, а старое сохранил как раз для таких случаев.
– Гениально.
Марти откидывает с картины зеленое сукно. Она в великолепном состоянии, думает он. Находилась в узком температурном интервале, исключая время в такси по пути в аэропорт и из аэропорта. Макс придвигается ближе. На нем рубашка с запонками – Марти носил такие, когда был партнером в юридической фирме. Он смотрит на директора – должно как-то отразиться на его лице уважение к истории, к тому, что дряхлый старик вез это сокровище через половину земного шара. «Ты бы нравился мне больше, если бы пил черный кофе и сам поводил меня по галерее в своих пижонских лиловых носках», – думает Марти. Однако на лице директора он видит нечто иное – тихое изумление.
– Вот оно, – говорит Макс. – Вот оно.
Манхэттен
Сентябрь 1958 г.
Ред Хэммонд звонит сообщить, как он выражается, «вести с полей». Он отправил Марти конверт с визитной карточкой и зернистой фотографией девушки, склонившейся над кухонным столом. Марти вертит карточку в пальцах. «Элинор Шипли, реставрация живописи». Бежевый картон, скромные буквы, номер телефона курсивом. Все со вкусом. Это карточка хорошего реставратора.
