– Конечно. Показывайте дорогу.
Марти ведет ее в дальний угол и дальше в комнату, где выставлены работы итальянских, голландских и фламандских старых мастеров.
– Я хочу провести быструю рекогносцировку. Бессмысленно застревать на чем-то, пока не виден общий план местности. Каталоги аукционов полезны, но несколько расплывчато формулируют. Часто говорится «круг такого-то», «приписывается такому-то», такая школа, сякая школа. Это для неофитов. Я предпочитаю атрибуцию, которая на чем-то держится. Так что просто вычеркиваю фантомы из своего списка по ходу осмотра.
– У вас есть система, – весело говорит Элли.
– Система в том, чтобы по возможности не дать себя обмануть. Что вас здесь заинтересовало?
Элли снова лезет в сумку и вынимает что-то вроде ювелирной лупы на шнурке. Вешает ее себе на шею.
– Мне нужно несколько минут. Давайте я все обойду и тогда скажу. Вас интересуют только голландцы и фламандцы?
– Да. Встреча в шестнадцать ноль-ноль? – говорит Марти.
– То есть в четыре?
– Я шутил.
– Конечно.
– Так через пятнадцать минут?
– Да.
Она неуверенно отходит, обе руки в карманах развевающейся юбки. Останавливается перед картиной, поднимает лупу и наклоняется вперед, сжав свободную руку в кулак за спиной, – девочка, подглядывающая в замочную скважину. В зале уже несколько десятков людей. На Элли смотрят несколько господ из Верхнего Ист-Сайда и мрачный каталогизатор с шелковым галстуком-бабочкой. Марти начинает обход. Дубовая панель семнадцатого века из Антверпена, «Горный пейзаж с Христом на дороге в Еммаус» Гиллиса Класа. Оценка по каталогу – две-три тысячи долларов, но Марти сомневается, что доска стоит больше полутора. Рядом «Речной пейзаж у шлюза с изящно одетыми всадниками и селянами на берегу». Иногда названия – короткие сочинения, и они всегда настораживают Марти, как будто человеку, сочиняющему рекламу зубной пасты, поручили изложить для зрителя, что тот видит. «Зимний деревенский пейзаж с охотником и путниками на дороге» оценен в четыре-семь тысяч долларов. Второй сорт, думает Марти, и внезапно пугается, что Элли сочтет его диванным коллекционером. Если она решит, что тут нет приложения ее талантам, то может и уйти. Он смотрит в сторону Элли и видит ее лицо в дюймах от картины, как будто она нюхает краски. Элли выпрямляется, оглядывается, застенчиво машет Марти рукой и направляется к нему. Сумка раскачивается у нее на плече.
Он говорит:
– Этот ряд слабый. Я чувствую себя на гаражной распродаже в Ньюарке.
Элли отвечает, чуть запыхавшись:
– Кажется, я кое-что нашла. Частная коллекция, четыре картины, и что удивительно, они все принадлежат к одному двухлетнему периоду, но две из Голландии, две из Фландрии. Идемте покажу.
– Какая-нибудь вдова превращает коллекцию в наличность или внук избавляется от депрессивных бабушкиных картин.
К удивлению Марти, Элли берет его за локоть – не ласково, а скорее настойчиво, – и ведет в угол, где стоят на мольбертах четыре картины. Марти находит их в каталоге: «Из частной коллекции покойного М. Дж. А. Симмонса».
Он говорит:
– Торнтон и Моррел специализируются на частных собраниях мертвых и умирающих.
Элли встает рядом с цветочным натюрмортом – Кристоффель ван ден Берге, «Тюльпаны, розы, нарциссы, крокусы, ирис, мак и другие цветы в золоченой вазе на полке с перламутровкой блестящей, медведицей мятной и бабочкой-сорокой».
– Эти названия меня убьют, – говорит Марти. – Такое впечатление, что половину из них писал Чарльз Дарвин.
Элли смеется, зажав лупу в пальцах.
– Согласна, название чересчур описательное. Но длинные описания пишут, потому что художники сами не давали названия своим картинам. А так их проще не перепутать. Так вот, это замечательная вещь. Она из Миддлбурга, это голландский портовый город, и в первое десятилетие семнадцатого века он оказался почти что в изоляции. Вообразите одинокий город, вдающийся в Северное море, как воспаленный большой палец на конце цепочки островов. Болота, темные илистые протоки, топкие речные берега. Миддлбургские художники вроде как изобрели цветочные натюрморты задолго до голландской тюльпаномании, так что это самый утонченный образец жанра, его вершина, с болотистого клочка земли, в милях от всего остального. Почти все эти цветы распускаются в разное время, так что перед вами – фантазия художника. Значит, год примерно тысяча шестьсот шестнадцатый. Давайте посмотрим соседнюю.
Марти замечает, что щеки ее раскраснелись.
– Итак, примерно в это же время, в тысяча шестьсот семнадцатом, в Антверпене Бартоломеус Грондонк пишет единственную картину, на которую ставит свое имя.
Марти смотрит на «Гуляние в Ауденарде». Крестьяне и дети веселятся на сельском празднике. Свет – призрачный, зеленовато-голубой.
– Это очень фламандское искусство, – говорит Элли, подбоченясь. – Посмотрите на мальчика, который писает на дверной косяк.
Замечание застает Марти врасплох, и он, восхищенно сцепив руки, подается вперед, чтобы лучше видеть Элли.
– Классический брейгелевский нарратив, противопоставление детской невинности и неумеренности родителей. А теперь, – продолжает она, переходя к следующей картине, – мы видим изящный и яркий речной пейзаж Антона Мироу, не потрясающий, но все равно любопытный, а дальше этот божественный де Момпер с его зимним пейзажем. Тут прямо чувствуется лютый мороз. Видите, как всадник закрыл плащом все, кроме глаз и носа, так что похож на палача. А ветра почти нет, и за облаками разгорается бледный рассвет. Посмотрите, деревья все в инее и блестят – до чего красиво!
Они некоторое время молча стоят, разглядывая обледенелые деревья. Элли полностью ушла в созерцание.
– Вы религиозны, Элли? – спрашивает он.
Она смотрит на него удивленно:
– Агностик в лучшем случае. А почему вы спросили?
– Почти все, кто связан с искусством, ищут в старых картинах что-то божественное. Атеисты ищут смысл и так далее. Когда вы смотрите на эти картины, у вас вид, будто вы молитесь.
Элли мотает головой:
– У меня страшная близорукость. Уверена, дело в этом. Меня всю жизнь обвиняют в мечтательности, а это всего лишь плохое зрение.
Марти отходит на шаг, чтобы увидеть все четыре картины целиком.
– Так за какую, по-вашему, мне следует побороться?
Элли подносит к глазу лупу и наклоняется к де Момперу, изучая мазки и что-то приговаривая себе под нос. Наконец она выпрямляется.
– Будь это я и будь у меня средства, я бы купила все. Настоящая ценность – в собрании, в том факте, что это хроника одного момента семнадцатого века от золотисто-крапчатого тюльпана в Миддлбурге до крестьянских забав во Фландрии.
Марти смотрит в каталог и быстро прикидывает в уме. Суммарная цена всех четырех картин чуть больше восьмидесяти тысяч долларов. Он сглатывает, листает страницы. У него мелькает мысль, что Элли знает, кто он, и таким образом мстит за попытку ее прощупать.
