– Ван Гойен учился пейзажной живописи у Эсайаса ван де Велде, который умер несколько лет назад в Гааге. Его картина висит сразу над этой. Я стараюсь по возможности вешать учителя над учеником. Это была одна из моих идей, и ваш муж ее одобрил.
Сара поднимает взгляд к «Летнему пейзажу» 1614 года. Несколько крестьян идут по дороге под перистыми деревьями. Те же тайные цвета и оттенки. Пешеходы написаны так бледно, что через их тела просвечивает дорога, и Сара не может понять, изъян это или находка художника.
Она переходит к маринам. Корнелис рядом попыхивает трубкой, наблюдая за Сарой, покуда та смотрит на картины. Корабли, застигнутые шквалом. Матросы карабкаются по вантам к голландскому флагу – льву на бастионе. Борт ощетинился двенадцатью пушками. Она переходит к натюрмортам с разложенной едой – блестящими устрицами на оловянном блюде, лимонной кожицей, надкусанными фруктами. Видит среди множества других цветов свои тюльпаны. Свет льется на них как будто из невидимого источника. Картина не ужасна, думает Сара, но при всем своем техническом совершенстве довольно заурядная. Рядом «суета сует»
{27}, в которой художник и впрямь достиг настоящих высот. Череп, книга и подзорная труба на столе, бледное освещение и слабые тени полностью передают зябкое зимнее одиночество и напоминают о тысяче мертвенных белых вечеров, ожидающих нас всех.
Корнелис подходит к дальней стене и указывает на закрытую дверь.
– Там еще одна комната.
Комнатушка за дверью напоминает Саре гробницу за алтарем, где могли бы лежать мощи святого. Только тут не сыро и не темно. Свет пробивается через потолок из кованого железа и стекла.
– Мой отец дремал тут после обеда, пока его не настигла скорбь.
В центре комнаты стоит деревянный стол, а на нем – макет городка из дерева и глины, расписанный ярко-зеленой и светло-коричневой краской. Холмы и дюны сделаны из гипса, узенькая дорожка ведет к краю стола, словно дорога в никуда. Сара разглядывает деревушку, потом поднимает глаза и видит на стенах пейзажи, в которых узнает манеру Барента, – тяжелые небеса над высветленным горизонтом, голые деревья и продуваемые ветром дюны.
– Городок звался Грунстеде в честь моего отца. Он построил там школу и церковь. Многие жители работали в белильне или у отца в саду. Раз в год они устраивали праздник в его честь.
Сара вновь смотрит на стол:
– Где это?
– К западу отсюда, всего в нескольких милях. Формально земля принадлежит нам, но это всегда было независимое поселение. Я решил сохранить основные виды и построил макет, для истории. Нанял вашего мужа написать местность, а дальше он должен был написать само селение, пока оно не исчезло.
– Почему оно исчезнет?
– В последнюю эпидемию лихорадки там почти все умерли, остальные уехали. Люди на многие мили вокруг считают, что это место проклято. Сейчас там никого нет, кроме сумасшедшей, которая отказывается оттуда перебираться. У меня сентиментальное чувство к отцовскому наследию, я хочу, чтобы оно сохранилось в анналах. Сыновей у меня, как вы знаете, нет. Есть племянник в Лейдене – все имущество перейдет к нему.
– И что я должна для вас написать?
– Сам городок.
Сара складывает руки на груди:
– Я не очень умею писать здания.
– Буду откровенен. Учитывая историю городка, ни один харлемский художник не возьмется его писать. – Он криво улыбается. – Так что считайте ваши долги сильным побудительным средством.
Вся утонченность, которую Сара увидела в кунсткамере, в тщательном собирании стольких картин, теперь оборачивается чем-то более грубым. Корнелис Грун поворачивается и выходит из комнаты, попыхивая трубкой, а Сара остается стоять под картинами своего мужа.
Сидней
Август 2000 г.
Хелен Бёрч испекла на чей-то день рождения капкейки, а остатки принесла на работу в пластмассовом контейнере. Лаборатория выходит большими окнами на север, так что в них виден краешек залива за парком Домейн. Свет зыбкий, водянистый. Элли удивляет, что Хелен, которая занимается строгой наукой и детективными изысканиями, развела у себя такой беспорядок. Книги и папки лежат стопками без всякой системы, на полке краски и растворители с неразборчивыми рукописными этикетками; кисти и дешевые шариковые ручки только что не вываливаются из пластмассового стаканчика. Это напоминает Элли ее аспирантскую жизнь в Бруклине, пока она не уехала из душной квартирки и не выстроила свою жизнь заново. На подоконнике лежит выцветший экземпляр «Искусствоведения в лаборатории» Алана Берроуза – классическое руководство, которое Элли не перечитывала со времен учебы в Институте Курто в начале пятидесятых. На деревянной тележке, явно позаимствованной из библиотеки, лежат брошюры и видеокассеты по технике безопасности. Хелен не только главный реставратор-исследователь, но и уполномоченный по чрезвычайным ситуациям. Если взорвется бомба или кто-нибудь подожжет Азиатскую галерею, именно она будет выводить уцелевших в назначенное место сбора на автостоянке. В дальнем конце кабинета располагается дверь в лабораторию, где у Хелен стоят спектрометры, микроскопы и рентгеновские аппараты. Когда она просвечивает картину рентгеном, она вешает на дверь предупреждающую табличку и ставит в коридоре красный конус. Хранители ласково называют ее кабинет бомбоубежищем.
Элли смотрит, как Хелен облизывает с пальцев сахарную глазурь. На лбу у нее бинокулярная лупа, из-за которой она похожа на сварщика в белом халате. Под халатом – мохеровый свитер, волосы коротко подстрижены и выбриты над ушами. Капкейки явились для Элли полной неожиданностью. Ей казалось, если Хелен что и запекает, то лишь химикаты при высокой температуре.
– Точно не хотите? – спрашивает Хелен. – Вот у этого кефирная глазурь сверху и взбитые сливки внутри. Я их впрыскивала из кондитерского мешка. Вы же знаете, в эти целлюлитные бомбы положено закачивать как можно больше калорий. Мне теперь по меньшей мере неделю сидеть на строгой диете.
– Спасибо. Я плотно позавтракала.
– Чем?
– Что-что?
– Чем завтракали?
– Тостами и яичницей.
– Я не назвала бы это плотным завтраком. Когда мы жили в Ориндже, я готовила Киту, моему бывшему, полный завтрак: бекон, сосиски, яичница, жареные помидоры. Добрый старый деревенский завтрак. Теперь пусть этот козел сам себе готовит.
Элли не знает, куда девать глаза. Она сидит напротив Хелен за деревянным столом, заваленным большими конвертами и распечатками. Хелен то и дело поглядывает на экран, будто просматривает почту или любимый кулинарный сайт. Чтобы вернуть ее к делу, Элли говорит:
