«Никогда нам не понять этих смертных», — мысленно подытожил он.
А у смертного одра Париса в это время остались только его вдова Елена и брат Деифоб. Эней вышел, чтобы сообщить родителям погибшего ужасную весть.
Деифоб посмотрел на Елену. Её умные зелёные глаза глядели прямо и нагло. Она улыбалась то ли со злостью, то ли с сарказмом. Этот взгляд привёл Деифоба в бешенство.
— Сука! — зарычал он и, схватив со стола нож, замахнулся на Елену.
Та нисколько не испугалась. Теперь в Трое, где все её ненавидели, у неё не осталось больше защитников, но она не выглядела растерянной — осклабившись, она прямо и насмешливо смотрела на пылающего гневом Деифоба.
— Сука! — снова завопил тот и резким движением сорвал с неё платье.
Елена расхохоталась.
План Афины
После бурных событий начала девятого года осады Трои всё постепенно вернулось к прежнему положению. Троянцы укрылись за неприступными стенами города, к ним постоянно подходили новые подкрепления со всех концов мира, а поредевшее войско греков сидело в своём лагере. Никто ни на кого не нападал, и было непонятно, кто кого осаждает.
Смерть Париса, на которую многие рассчитывали, надеясь, что она принесёт, наконец, долгожданный мир, ничего не изменила: Елена вышла замуж за его брата Деифоба, и война продолжилась.
Ни сын Ахилла, ни лук и стрелы Геракла, на которые греки возлагали столько надежд, не принесли желаемого перелома в ходе войны. Оказалось, что когда войско осаждает город, а численное преимущество при этом явно на стороне осаждаемых, не помогает ни присутствие известных героев, ни наличие чудесного оружия — неприступные стены города, мужество и многочисленность его защитников сводили на нет все надежды греков.
Агамемнон очень изменился. Его всё реже можно было видеть разгневанным или даже просто строгим. Он не кричал и не ругался на подчинённых. Агамемнон ходил по лагерю с отрешённым выражением лица, говорил спокойно, всем улыбался. Казалось, даже Калхант, который на всякий случай предпочитал избегать встреч с командиром, его уже не раздражал. Если их пути вдруг пересекались, Агамемнон приветливо кивал жрецу и вежливо спрашивал о здоровье и настроении. Общие и штабные собрания он созывал редко и говорил на них мало, предпочитая слушать других.
Однажды, открывая собрание, он сказал:
— Хочу вам напомнить, друзья мои, одну давнюю историю: когда-то мы приносили жертвы богам и видели, как змея влезла на дерево и сожрала восемь птенцов и птичку. Почтенный Калхант заключил из этого, что мы победим через девять лет. Сегодня девять лет истекли, а мы не победили. Даю слово Калханту для объяснения этого странного факта.
Калхант неохотно принял ораторский жезл, осмотрелся, оценивая пути к отступлению на случай внезапной вспышки гнева у командира, и с профессиональной важностью заговорил:
— Ты, Атреич, одно забываешь: ты сам только что сказал о восьми птенцах, птичке и змее — итого десять, а вовсе не девять.
Калхант инстинктивно пригнулся и попятился, ожидая самого худшего, но Агамемнон, на удивление всем, даже самому себе, не взорвался, не разразился грязной бранью и не попытался убить жреца, а только громко, взахлёб рассмеялся.
— И действительно, змею посчитать забыли, — простонал он сквозь смех. — А ведь ещё там было дерево, а ещё сам Калхант, и я, и Менелай, и все мы, кто тут сейчас собрался, и те, кто погиб, и те, кто жив, и все наши воины — их тысячи, десятки тысяч. Так сколько же тысяч лет мы должны осаждать этот проклятый город?!
Он долго смеялся, смех его всё больше напоминал рыдание, он никак не мог остановиться, пока кто-то не догадался поднести впавшему в истерику Агамемнону бокал вина. Судорожно выпив его, командир с трудом отдышался и, забрав у смущённого Калханта жезл, сказал:
— Ладно, пошутили и хватит. Уже не смешно. Мы проиграли эту войну. Мы можем воевать тут до бесконечности, пока все не умрём, но больше в этом нет никакого смысла. Даю неделю на сборы. Мы уходим по домам. Война закончена.
Агамемнон положил жезл и сел.
— Опять испытываешь? — спросил Одиссей. — Ну, наш ответ ты уже знаешь: никогда!
— Нет, Одиссей, — устало ответил Агамемнон, — на этот раз не испытываю. Если кто хочет остаться — я запретить этого никому не могу. Выберите себе другого командира. Я ухожу, и Менелай вместе со мной, и все наши люди.
Он встал и покинул собрание. За ним последовал унылый Менелай. Стали расходиться и остальные командиры. Дальнейшее обсуждение не имело смысла, война закончилась позорным поражением, и все это понимали.
Зевс выключил ясновизор и осмотрел собравшихся богов.
Афина сидела, подперев щёку кулачком, и смотрела на отца полными слёз глазами.
— Что же это, папа? Всё? Совсем всё? — прохныкала она.
— Выходит, что так, — ответил Зевс, разводя руками.
— Нет! — закричала богиня мудрости. — А как же все обещания, знамения, предсказания, какие мы грекам давали? Что, теперь всё это Церберу под хвост?
— Что же я могу сделать, доченька? Ты же у меня умная! И в военных делах лучше моего разбираешься. Сама же видишь: нет у греков никаких шансов на победу. Бери пример у Агамемнона — он умеет проигрывать, и тебе этому учиться надо.
— Никогда! — взвизгнула Афина. — Никогда боги не проигрывают!
Зевс посмотрел на неё, иронично склонив голову набок, и ничего не ответил. Увидев, что аргументы на громовержца не действуют, богиня войны решилась на последнее средство.
— Папа! — завопила она и заревела, вытирая слёзы кулаками.
По синему небу побежали серые тучи.
— Ну что тебе, доченька? — проворчал Зевс. — Скажи, наконец, толком, что ты от меня хочешь.
— Дай грекам последний шанс, — сквозь слёзы пролепетала Афина. — Последний-распоследний, и я больше ни о чём тебя просить не буду.
— Ладно, — махнул рукой громовержец. — В последний раз разрешаю. Но обещай, что если у тебя ничего не получится, то ты больше не будешь капризничать и признаешь поражение греков.
— Обещаю, — всхлипнула Афина и бросилась вон из собрания богов.
— Егоза! — вздохнул Зевс, глядя ей вслед, и, обращаясь к оставшимся в собрании богам, сказал: — Не мешайте ей, пусть попытается.
Афина, на ходу вытирая слёзы, побежала к себе. Ей предстояло совершить невозможное — придумать план, благодаря которому греки, находясь в совершенно безнадёжном положении, всё-таки выиграют Троянскую войну.
В это время в греческом лагере так же тяжело переживал предстоящее поражение Одиссей. Когда-то он не хотел идти на войну, даже прикидывался сумасшедшим, чтобы её избежать, и, конечно, всё это время хотел вернуться домой, но вернуться победителем. Он понимал, что ему будут рады и так, Пенелопа обнимет его и скажет: «Главное, что ты живой» — или какие-нибудь другие не менее унизительные слова утешения. Но не это было нужно гордому царю Итаки.
