– Ваше величество?
Я кивнул и нехотя вылез из-под одеяла. Пока бесполезно бороться с этими ритуалами, выстраивались веками и поддерживались тысячелетиями, отгранивая мелкие шероховатости и обрастая вроде бы важными финтифлюшками.
Теперь соблюдение всех тонкостей этикета – такой же непреложный закон, как и восход и заход солнца. Менять придется медленно и неспешно. Для знати любые перемены как серпом по охраняемому месту, да и вообще, сейчас вопрос нашего выживания вовсе не ритуалы.
После мучительно долгого, на мой взгляд, и молниеносного, судя по недовольному виду знатнейших семей, ритуала одевания все мы последовали в императорский зал для завтрака.
Цепочка слуг, выглядывая издали, передавала друг другу что-то шепотом типа «Прячьтесь, куры, поп идет!», а вся толпа особо знатных, допущенных зреть завтрак императора, идет за мной, отстав шагов на пять, а потом остановилась на отмеренные десять шагов от стола и застыла.
Ближе только еще более знатные, что участвуют в подаче мне блюд, – не слугам же подавать, это привилегия только самых знатных и знатнейших, а также наиболее именитых.
Я ел, а вся толпа, не шевелясь, в почтительнейшем молчании наблюдала, как я изволю завтракать.
Пальцы мои испачкались жиром, я кивнул принцу Кегельширу, тот сделал знак герцогу Стронгвуду, что стоит с подносом на полувытянутых руках, тот подошел, принц взял из его рук поднос и держал передо мной, пока я брал салфетку с подноса, вытирал пальцы, заодно и губы.
Кода я бросил салфетку на поднос, Кегельшир передал ее Стронгвуду, а тот еще кому-то из менее знатных, а там уже этот поднос заменили на поднос с новой салфеткой. Или просто взамен использованной положили чистую, я до таких мелочей не углублялся, хотя первый император, который все это придумал, наверняка следил, следил…
Тарелку с хлебом тоже передают из рук в руки, Кегельшир принял ее последним и держал до тех пор, пока я не взял ломтик, затем передал по цепочке обратно с таким видом, словно это не тарелка, а корона Древних Императоров.
Кегельшир спросил почтительнейшим голосом:
– Ваше величество, не изволите ли музыку?
Я кивнул:
– Да, пусть, мне аппетит ничто не портит.
Он отошел, я слышал, как сказал Стронгвуду:
– Музыку!
Тот передал по цепочке. Наконец, один, то ли распорядитель по музыке, то ли сам капельмейстер, вышел из строя, поклонился учтиво, обошел стол, там поклонился еще учтивее, а когда оказался перед столом, раскланялся, как журавль перед молодой и нетронутой журавлихой, а уже потом отступил, развернулся, как в танце, и я думал, сейчас зазвучит музыка, однако он пошел через застывшую в благоговейном молчании толпу придворных, долго продвигался, словно по горло в воде. Наконец чуть ли не в конце зала вскинул голову наверх и взмахнул руками.
– Музыку для его величества!
На балконе поднялись, строго одетые в одинаковую форму золотистого цвета и с огромными белоснежными бантами на груди, музыканты, как догадываюсь, с некими струнными инструментами в руках.
Поклонившись, сели, смычки легли на выгнутые горбиком струны. Музыка полилась плавная, вообще-то никакая, не веселая и не грустная, а как бы способствующая пищеварению и отходу газов.
Распорядитель, медленно и величаво пройдя обратно через толпу, красивым жестом приложил шляпу к груди и галантно поклонился, сообщая, что выполнил, музыка заиграла, как будто я глухой или не слышу.
После жаркого подали пироги, я обронил Кегельширу тихонько:
– Пить.
Он развернулся, как линкор, произнес внушительно:
– Для его величества напитки!
По левому ряду прошло «Напитки императору», «напитки императору», «напитки…», наконец, последний в ряду так же замедленно повернулся к столику за его спиной, взял обеими руками поднос с графином, с величавым поклоном передал чуть более старшему по титулу, тот принял и передал следующему, и так всего минут через десять поднос добрался до Кегельшира, тот повернулся с ним к моему столу, но пришлось чуть подождать, одновременно точно таким же макаром передают с церемонным раскланиванием друг другу поднос с единственной чашей из великолепного стекла, украшенной по бокам драгоценными камешками.
Увы, мне на стол, оказывается, ставить еще рано, первым взял Стронгвуд, выждал, ему поднесли на другом подносе чашу попроще, он налил в нее, сделал глоток, подумал, помедлил, наконец, сказал величаво:
– Напиток для его величества!
Кегельшир принял поднос и бережно подал мне. Я взял графин и чашу, Кегельшир ухитрился снять стеклянную крышечку и ждал, пока я собственноручно налью в чашу вина.
Когда закончил с тремя из первых блюд, прозвучало долгожданное:
– Подать мясное для его величества!
Я вздохнул, приказ начали передавать по цепочке в глубину зала, а там по лестнице вниз, процедура долгая, но лишь бы не принесли дохлую лошадь или пропахшее потом седло – с этим испорченным телефоном случиться может все…
Наконец в зал деревянными шагами вошел дворцовый гвардеец, за ним так же медленно и торжественно старший гвардеец, следом еще один, уже высшего ранга, а за ними шествует церемониймейстер, что остановился на строго отмеренном расстоянии от стола и, ни на кого не глядя, величественно провозгласил в пространство перед собой:
– Мясное блюдо для его величества!
Вельможи повернулись к нему и склонились в вежливом поклоне, что да, услышали и рады за императора. Церемониймейстер помедлил с минуту, затем отошел в сторону. За ним вошли распорядитель и два его помощника, тоже сдвинулись, давая дорогу, наконец, показался то ли повар, то ли старший слуга с огромным подносом в руках. Я надеялся, те шустрее, но в зал вдвинулась процессия роскошнейших вельмож, очень серьезных и торжественных, первый несет серебряную массивную посудину, не то супницу, не то гусятницу с массивной крышкой, а еще с фигурками каких-то возлежащих там лиц.
По тому, с каким усилием держит, там явно не меньше, чем зажаренный кабанчик. Тоже медленный, величавый, он поставил посудину на столик из драгоценных пород дерева по эту сторону двери, что в шагах пяти от меня, поклонился и отступил.
Стронгвуд приблизился, золотым ключиком отомкнул хитрый замочек, вытащил ключик из скважины и отступил. Взамен него подошел Кегельшир, взялся за сцепившиеся в клинче фигурки, поднял крышку и отступил на полшага, открывая красно-коричневое тельце крупного поросенка, все еще горячее, источающее одуряющие ароматы и запахи хорошо прожаренного нежного мяса.
Следом подошел престарелый принц Шильдерер, что все это время стоял в сторонке, обеими руками взял эту посудину, понес к моему столу, где опустил передо мной на столешницу, поклонился так низко, что едва не ударился лбом о край, и так же медленно отступил, не разгибая спины.
Вообще-то церемония неновая, всегда одно и то же, но раньше просто не замечал, а сейчас, когда в мозгах сплошной туман из-за попыток понять, что же это за механическая тварь, вижу всю эту нелепость сложнейших ритуалов, когда мир гибнет, но еще не подозревает о своей близкой кончине, как бронтозавр с его крошечным мозгом в головке на длиннющей шее не подозревает, что его уже начали есть с длинного мясистого хвоста.
