Анри! Я глазам своим не верил, но это определенно был мой брат. А рядом с ним — женская фигура в сером балахоне. Пустота. Я пытался выспросить хоть что-то, понять, но не успел. Сказал только главное — что жду его. И верю, что он вернется. Сон ли это был?
Видимо, сон. Всего лишь одна из разновидностей кошмаров. А потом зазвучали уже реальные голоса.
— Он умирает! — рычал куратор Синтер.
— Я вижу, — это уже директор. — Его тело не справляется с силой.
— Так инициируй его.
— В шестнадцать? С ума сошел? Может, еще сразу дать ему в руки диплом и выставить за дверь?
— Надо что-то делать, Эд!
— Почему с Вейранами всегда столько проблем?
— Мне почем знать? Так что? Рискнешь?
— А у меня есть выбор?
Я силился открыть глаза — и не мог. Очередное погружение вниз, на этот раз — даже глубже пустоты. Барахтался, пытаясь выбраться, но ничего не получалось. Ну же! И вдруг в темноте показалась серебристая нить. Один её конец был в моих руках. Второй терялся где-то вдалеке. Я пошел, наматывая нить на руку. Куда она ведет? Кажется, холод тьмы отступал, становилось теплее. Еще теплее. Свет!
— Дыши! — требовал кто-то. — Дыши, мальчик. Давай!
Я судорожно глотнул воздух. Легкие обожгло, мир пошел алыми пятнами. Но я видел!
Видел склонившегося надо мной директора Рейдеса, белый потолок лазарета, светильник.
Больно!
— Тише, тише, — забормотал он, удерживая меня, не давая подняться. — Все позади, Филипп. Все в порядке.
В порядке? Ощущение, будто тебя разрезают на сотни кусочков? А еще плечо пекло невыносимо! Будто кто-то пытался содрать с меня кожу. Я едва сдержал стон.
— Вейран, ты меня слышишь? — Лицо директора исчезло, зато появилось лицо куратора Синтера.
Я моргнул, потому что язык не слушался.
— Отлично! — развеселился вдруг куратор. — Ну и заставил ты нас поволноваться, парень.
Так вступительные экзамены еще никто не сдавал.
Что ж, я буду первым. Закрыл глаза. Еще будет время спросить, что это было. Потом. Не сейчас, а сейчас хотелось только одного — отдохнуть. Только разве дали? Директор и куратор куда-то делись, а голоса остались. Странно, да? Точнее, не голоса, а неясный шелест, шепот. Меня кто-то звал, кто-то о чем-то спрашивал. Я пытался ответить — и не мог. Опять кошмар… Поэтому даже физиономию Гейлена я воспринял за счастье.
— Эй, ты меня слышишь? — громко поинтересовался он.
— Слышу, — просипел я, вдруг приобретая ощущение реальности. — Что…
— Тебе вообще-то говорить нельзя, так что молчи.
Логично! Зачем тогда спрашивал?
— И меня тут быть не должно, но все равно моя палата за соседней дверью.
Еще логичнее…
— Что случилось? — прошептал я.
— Никто ничего толком не говорит. Вроде как был прорыв темной магии. Стихийный прорыв, правда, я в это не верю. Такое чудище — и просто так? Пострадавших немного. Двое еще в лазарете, остальные, вроде, целы. По крайне мере, так говорят кураторы. Тебе больше всех досталось. Но знаешь, Вейран, а ты ведь демона убил.
— Что? — Я даже сел. Голова закружилась так, что рухнул на подушку.
— Не знаю, я не помню ничего, только вспышку света. Но пока ты тут валялся, я держал уши открытыми. И куратор с директором говорили, что ты уничтожил демона какого-то высокого уровня.
Похоже, мы тут уже долго, а Роберту безумно скучно. Только этим я мог объяснить его разговорчивость, учитывая, что мы — враги. Но в минуту опасности он не бросил меня.
Наоборот, помог и прикрыл собой. Конечно, он вряд ли понимал, что делает. В такую минуту включаются инстинкты. Только я уже не мог смотреть на Гейлена как на врага. Недруга — да.
Но недругов много, а враги — это совсем другой уровень.
— Сколько мы тут? — просипел едва слышно.
— О! Уже долго. Думаю, около суток.
Что ж, я буду первым. Закрыл глаза. Еще будет время спросить, что это было. Потом. Не сейчас, а сейчас хотелось только одного — отдохнуть. Только разве дали? Директор и куратор куда-то делись, а голоса остались. Странно, да? Точнее, не голоса, а неясный шелест, шепот. Меня кто-то звал, кто-то о чем-то спрашивал. Я пытался ответить — и не мог. Опять кошмар… Поэтому даже физиономию Гейлена я воспринял за счастье.
— Эй, ты меня слышишь? — громко поинтересовался он.
— Слышу, — просипел я, вдруг приобретая ощущение реальности. — Что…
— Тебе вообще-то говорить нельзя, так что молчи.
Логично! Зачем тогда спрашивал?
— И меня тут быть не должно, но все равно моя палата за соседней дверью.
Еще логичнее…
— Что случилось? — прошептал я.
— Никто ничего толком не говорит. Вроде как был прорыв темной магии. Стихийный прорыв, правда, я в это не верю. Такое чудище — и просто так? Пострадавших немного. Двое еще в лазарете, остальные, вроде, целы. По крайне мере, так говорят кураторы. Тебе больше всех досталось. Но знаешь, Вейран, а ты ведь демона убил.
— Что? — Я даже сел. Голова закружилась так, что рухнул на подушку.
— Не знаю, я не помню ничего, только вспышку света. Но пока ты тут валялся, я держал уши открытыми. И куратор с директором говорили, что ты уничтожил демона какого-то высокого уровня.
Похоже, мы тут уже долго, а Роберту безумно скучно. Только этим я мог объяснить его разговорчивость, учитывая, что мы — враги. Но в минуту опасности он не бросил меня.
Наоборот, помог и прикрыл собой. Конечно, он вряд ли понимал, что делает. В такую минуту включаются инстинкты. Только я уже не мог смотреть на Гейлена как на врага. Недруга — да.
Но недругов много, а враги — это совсем другой уровень.
— Сколько мы тут? — просипел едва слышно.
— О! Уже долго. Думаю, около суток.
— Нам надо поговорить.
Да уж, точно, надо. У меня накопились вопросы, и нужен был кто-то, кому можно их задать.
— Послушай, Филипп, думаю, ты понял, что твое ранение совсем не было частью экзамена. — Директор тщательно подбирал слова. — Произошел неконтролируемый прорыв тьмы. «Черная звезда» — особенная гимназия, само здание стоит на мощном темном источнике. Хотелось бы сказать, что у нас все под контролем, но ты сам видишь — далеко не все.
Я молчал, решил не перебивать директора, но количество вопросов росло и росло.
— Ты был серьезно ранен, — продолжал мой собеседник, глядя на меня, как на смертельно больного. — Мы едва вытащили тебя. И провели инициацию, пробудили твою магию, чтобы она могла тебя спасти. Признаю, раньше твоего восемнадцатилетия это было опасно, но и выбора не оставалось.
