Огромный ангар для дирижаблей, очень быстро построенный в Сен-Дени, часто фотографировали, но репортерам никогда не разрешали входить внутрь. Промышленный шпионаж придумали не сегодня. Сооружение алюминиевого корпуса началось под моим личным наблюдением. Параллельно я обсуждал с инженерами, какой тип двигателей подойдет нам лучше всего. Мы решили использовать дизели, но были не уверены, стоило ли производить собственные или нужно заказывать где-то на стороне. Ни один завод не выпускал таких машин, которые нам требовались. Все этапы плана казались одинаково важными. Как только алюминиевые детали привезли с литейного завода, их взвесили с точностью до грамма. Вес корабля следовало уменьшить до предела. Мы обратились к крупнейшим производителям гелия и запросили их расценки. Мсье де Грион поначалу надеялся, что мы можем получить дополнительные средства от французского правительства, но в конце концов пришлось вывести акции на рынок. Наши затраты, конечно, были астрономическими, но мы знали, что доходы, вероятно, будут еще больше. Однако финансовые вопросы меня теперь почти не интересовали. Когда я стоял посреди тысячефутового ангара и следил, как лучи света из широких стеклянных окон на крыше падали на медленно строящийся каркас моего великолепного корабля, – я чувствовал, что столкнулся с силой, одновременно таинственной и пугающей. Уверен, именно такие чувства испытывали строители средневековых соборов. Моя самая драгоценная мечта вот-вот должна была воплотиться в жизнь. Сделан первый шаг к воздушному судну размером с небольшой город, в ближайшие два десятилетия я, несомненно, достигну поставленной цели. Вскоре появятся целые флоты таких громадин, они будут перевозить по небу грузы и пассажиров так же небрежно, как паромы перевозят людей через проливы. Кто-то другой, добившись такого успеха, мог бы (и это вполне понятно!) испытать эгоистическое ощущение власти и могущества. Я, однако, чувствовал только непостижимое смирение.
Работа продвигалась так быстро, что мне приходилось уделять все больше времени Сен-Дени и все меньше – Эсме. Я брал ее с собой, когда удавалось, но не мог оказывать ей внимание, которое ей было необходимо. Я просил ее сближаться с женами наших деловых партнеров, ходить в кинематограф. Но иногда она чувствовала себя несчастной. Лишь изредка она жаловалась и говорила о своих страхах:
– Я боюсь, что ты больше не любишь меня.
– Конечно, это ерунда. Ты для меня – все. Я делаю это, потому что люблю тебя.
Она говорила, что мой дирижабль – просто оправдание для того, чтобы ее бросить так же, как я бросил баронессу. Я это решительно отрицал (включая предположение, будто я бросил свою ревнивую и коварную любовницу!). Она, Эсме, была моей сестрой, моей дочерью, моей невестой. Сейчас она должна доверять мне больше, чем прежде. Неужели она не может представить, какой нам окажут прием, когда корабль прибудет в Нью-Йорк? Она уже наслаждалась плодами популярности. Вскоре она сделается мировой знаменитостью и получит огромное богатство. Но это не всегда успокаивало Эсме.
– Ничего не будет, – говорила она. Ей не хватало фантазии, чтобы представить мой дирижабль в завершенном виде. – Это тянется слишком долго, – жаловалась она. – Должен быть какой-то более быстрый способ.
Я смеялся над ее naïveté
[147]. Мы работали с почти невероятной скоростью. Стоимость материалов росла практически каждый день, таким образом, в наших интересах было закончить строительство как можно скорее. Во-вторых, до нас доходили слухи и о британских и немецких планах по созданию больших коммерческих авиалайнеров. Немцам официально запретили строить цеппелины по договору с союзниками, так что я отмахнулся от этих рассказов. Построенные ими корабли были реквизированы британцами и американцами и переименованы. Шли, однако, разговоры о создателях цеппелинов, которые отправились работать в Америку, и это меня тревожило (я предполагал, что американцы станут нашими самыми опасными конкурентами). Фирма самого Цеппелина производила в Германии алюминиевые горшки и кастрюли. Прошли годы, прежде чем они получили разрешение на строительство воздушных кораблей. (Когда это время наконец настало, они украли почти все разработки, которые я осуществил во Франции, и заявили, что они принадлежат им. Я всегда признавал огромное влияние графа Цеппелина на развитие дирижаблестроения. Его преемник Эккенер, однако, не предложил никаких оригинальных идей. Вся репутация этого лакея – непосредственный результат его прежних связей с графом Цеппелином. Но не стоит напоминать о его позоре и о махинациях его еврейских хозяев.)
В Рождество 1920 года я решил, что мой час наконец пробил. Прошло немногим более года с тех пор, как я сбежал от большевиков, убежденный, что все пропало, – и теперь я пил лучшее шампанское вместе со своим лучшим другом Колей и своей возродившейся сестрой Эсме, глядя, как монтажники в защитных очках, синих комбинезонах и огромных рукавицах, сидя наверху в люльках, забивают раскаленные красные стержни, соединяя основные части моего первого лайнера. Изамбард Кингдом Брюнель
[148], наблюдавший, как обретает форму «Грейт Истерн», должно быть, испытывал такую же радость, как и я тогда: тепло в животе, яркий свет в глазах, вера в бессмертие.
– Как ты собираешься ее назвать? – Коля поднес стакан к наполовину построенному носовому отсеку.
У меня была дюжина предложений, но по-настоящему важным казалось только одно. Я положил укутанную в меха руку на маленькие плечи Эсме и нежно посмотрел на нее сверху вниз. Я знал, что на глазах у меня выступили слезы. Но я не стыдился их.
– Я назову ее «La Rose de Kieff»
[149].
Глава двенадцатая
Я достиг совершеннолетия в тот день, когда выпал густой белый снег, заваливший ангар с моей «Розой Киева», и тогда же наконец получил письмо от миссис Корнелиус. Она снова поселилась в своем старом доме на Сидни-стрит в Уайтчепеле. Я и представить не мог, как же это хорошо – вернуться на родину. Она продолжала делать все возможное, чтобы помочь мне перебраться в Англию. Что еще важнее – майор Най обещал заняться моим делом. Он теперь получил постоянное место в Военном министерстве. Миссис Корнелиус была уверена, что они смогут вызвать меня в Англию самое позднее к весне. Тем временем добрый старый Лондон жил весело, и она была очень рада вернуться домой. Она посетила множество представлений. Она снова выступала на сцене, пока только в хоре, но ей предоставлялась возможность получить большую роль, если она правильно разыграет все карты. Я обрадовался, что она смогла продолжить карьеру. Я не собирался срочно отправляться в Лондон, но не видел никаких оснований мешать ее хлопотам. Я послал ей одну из своих вырезок в доказательство того, что и сам добился успеха. «Скоро, – написал я, – я смогу предложить вам работу – развлекать пассажиров на борту моего первого воздушного лайнера».
