– Это из «Монд», – сказал он, передавая мне вырезку. Газета вышла почти месяц назад. – Вы ничего не видели? Это, пожалуй, к лучшему.
Чем дальше я читал, тем страшнее мне становилось. Заголовки были наглядны. В газете имелись фотографии – мои, мсье де Гриона, Коли – прежних, более счастливых времен. Странный эскиз моего законченного дирижабля. Закрытый ангар около Сен-Дени. Наша авиационная компания развалилась, и полиция подозревала мошенничество. Согласно полицейским отчетам, главный инженер сбежал из Франции, прихватив важные документы, доказывающие честность его партнеров. Зять мсье де Гриона, князь Николай Петров, был назван пострадавшим. Я его обманул. Якобы большая часть акций принадлежала мне. Я их продал с немалой прибылью и сбежал с этим состоянием, возможно, обратно в Константинополь, где меня будто бы разыскивали англичане за помощь мятежникам Мустафы Кемаля. Моя сестра, оставшаяся в Париже без средств к существованию, ничего не подозревала.
– Это бессмысленно, – сказал я Мортимеру. – Князь Петров – мой лучший друг. Его, очевидно, неверно поняли. Но это, черт побери, дурные вести для меня. Я ничего не знал!
– Сомневаюсь, что вас могут выдать на основании тех доказательств, которые у них якобы имеются. – Мортимер очень мне сочувствовал. – Похоже, вы не предвидели подобной ситуации?
– Петров предупредил меня, что в случае краха компании меня могут сделать козлом отпущения. Именно поэтому я приехал в Америку. Но я не представлял, как отвратительны эти газеты. Эти статьи просто бессмысленны. Они явно подтасовали факты и переврали слова Коли. Он мой самый старый, самый близкий друг. Должно быть, это мсье де Грион их надоумил. Он всегда меня недолюбливал. Эсме должна скоро приехать. Надеюсь, что она не пострадает!
– Она еще собирается приехать?
– Несомненно. Как и Петров.
– У них есть ваш адрес? Возможно, это хорошо, что вы поедете в Вашингтон.
Он, нахмурившись, поглядел на меня с каким-то подозрением, словно не мог поверить, что я столь невинен. Меня это оскорбило.
– Я всегда вел дела честно, майор Мортимер. К вашему сведению, в Турции меня тоже не ищут. Я помог задержать некоторых мятежных националистов и шпионов. Я покинул Константинополь исключительно по личным мотивам.
– Видимо, с вами дурно обошлись, полковник. Если бы скандал разразился здесь, могли быть серьезные и нежелательные последствия. Вы знаете, желтая пресса считает, что все иностранцы – анархисты и бандиты, пытающиеся уничтожить страну. – Он отодвинулся от стола, когда официант начал расставлять чистые тарелки, а потом внезапно усмехнулся. – Не хотите выпить?
Впервые с тех пор, как я прибыл в Америку, мне захотелось водки. Я энергично кивнул, и Мортимер подмигнул мне:
– Мы покончим с делами, а потом пойдем и навестим моих друзей. Они нам помогут. Что думаете на этот счет? – Он сложил вырезку и убрал ее в карман.
Я пришел в замешательство. Было не так легко очистить мое имя. Помочь мог только Коля. Эсме согласится выступить свидетельницей. Но где и когда пройдут слушания? Я спросил об этом у Мортимера.
– В Париже. Черт возьми, я уверен в этом. В Штатах вы в полной безопасности. Но шансы на продление визы, однако, существенно уменьшаются. Вам нужны друзья в высшем свете, старина! – Мортимер внимательным взглядом окинул сырную тарелку, его нож застыл в воздухе. Потом он со вздохом подцепил кусок «бостон блю».
– В Атланте есть мистер Кэдвалладер.
– Адвокат? Но это ваше слово против их слов. Я думал о другой стратегии поведения. Кого вы знаете в Вашингтоне?
Я никого не смог назвать и задумался. Майор Мортимер дожевал свой сыр.
– Вероятно, я сумел бы вам помочь. Я знаю нескольких человек, у которых есть хорошие политические связи. Понадобится ли вам рекомендательное письмо?
– Вы очень любезны.
Сомневаюсь, что мне удалось изобразить восторг. Мое будущее снова стало неопределенным. Я не мог возвратиться в Европу. Вероятно, придется бежать из Соединенных Штатов. Неужели Эсме навсегда потеряна для меня? Я не поддавался панике. Я отчаянно пытался сконцентрироваться, но теперь все казалось еще хуже, чем раньше. Я плохо помню окончание трапезы. В какой-то момент майор Мортимер помог мне выйти на тротуар и поймал такси. Через четверть часа мы вошли в синие вращающиеся двери одного из многочисленных подпольных баров Нью-Йорка. Внутри нас ожидало то же самое, что я уже видел в Париже: шумная джазовая музыка, дикие танцы и прочее. Именно в тот момент мне меньше всего хотелось находиться в подобном месте, но Мортимер потащил меня сквозь толпу в темную заднюю комнату. Он заказал напитки. Коктейли были не очень крепкие, но я с удовольствием выпил несколько. Подпольные бары посещали весьма приличные люди. Мы зашли не в обычное богемное кафе. Люциус Мортимер был здесь со многими знаком и, очевидно, являлся постоянным и популярным клиентом. С друзьями он беседовал на жаргоне, который я никак не мог понять. Я слышал, как они с Джимми Рембрандтом говорили на этом наречии на борту судна. Я быстро опьянел. Около часа спустя, когда я продолжал невнятно рассказывать о своих проблемах, Люциус сжал мою руку и посмотрел мне прямо в глаза.
– Макс, – сказал он, – я считаю себя вашим другом и попытаюсь вам помочь. Скоро сюда придет Джимми. Мы поговорим с ним. Что если мы поедем с вами в Вашингтон? Я могу представить вас своим друзьям. Вы же захватили с собой все свои патенты?
Я рассказал, что успел предпринять. В моих письмах говорилось, что я скоро буду в Вашингтоне и позвоню, чтобы подтвердить доставку чертежей. Это разумно, сказал Мортимер. Мне нужно расслабиться и сделать еще глоток. Как только я встречусь с нужными людьми, мои проблемы останутся позади.
– Вы можете положиться на меня, я никому и слова не скажу о скандале с дирижаблем. Но рано или поздно это может выйти наружу, вы должны подготовиться к такому повороту событий. Кто предупрежден – тот вооружен. Журналистам сейчас надо только одного: потребовать расправы над иностранцами. Только на прошлой неделе в моем родном городе в Огайо ку-клукс-клан линчевал двух итальянцев. Они были или анархистами, или католиками. Русских любят еще меньше. Так что вам нужно всем прямо заявить, что вы – француз. Называйтесь по-прежнему Максом Питерсоном. Вы можете быть наполовину англичанином. Это избавит от подозрений. Я вас прикрою. Скажем, что мы встретились во время войны, когда вы летали в эскадрилье «Лафайет». Все любят летчиков из «Лафайет».
Я не хотел участвовать в обмане, однако признал, что Мортимер лучше понимал положение дел. В итоге пришлось согласиться: пусть он решает, что сказать людям. Я готов был во всем следовать его советам. Меня по-прежнему поражало чистосердечие и великодушие американца. Какой европеец захотел бы столько сделать для едва знакомого человека? Я едва сдерживал слезы, когда появился Джимми Рембрандт в сопровождении двух молодых женщин, актрис из здешнего шоу. Он обнял меня крепко, как настоящий русский. Он похлопал меня по спине, сообщив, что сильно соскучился. Мы заказали бутылку весьма сомнительного шампанского. Джимми в основном угощал им леди, которые, кудахча и прихорашиваясь, в розовых и синих перьях и шелках скоро стали напоминать напуганных цыплят.
