Теперь в шуме гавани послышались человеческие голоса. Я уловил знакомые запахи горящей нефти и сладких специй. Позабыв о своем предполагаемом сыпном тифе, я оживился, а баронесса, напротив, почему-то становилась все задумчивее и мрачнее. Крики на разных языках звучали то громче, то тише, как будто подчиняясь ритму волн. Когда взошло солнце, морось рассеялась. Джек Брэгг вернулся, чтобы проследить за моряками, которые возились с канатами и оснасткой, потом судовые двигатели заработали в другом ритме – сильный, медленный глухой стук встряхивал весь корпус корабля каждые несколько секунд. На мостике ясный, решительный голос капитана растворялся в гомоне, несшемся из порта, – мы подплывали все ближе к европейскому берегу. Я мог уже различить людей, небольшие кафе с выступавшими над водой балконами, на которых пили кофе и беседовали турки, не обращавшие на нас внимания. Я видел частые ряды вечнозеленых растений, бесчисленные тропинки, ведущие прочь от берега, от скопищ зданий, ящиков, бочек и мешков, загромождавших причалы.
И тогда наконец солнечные лучи засияли в полную силу, туманная преграда рассеялась и мы смогли разглядеть всю панораму. Она меня поразила – я не сознавал, как много оставалось вне поля зрения.
Внезапно Константинополь озарился ярким светом. Говорить стало невозможно. Думаю, даже баронесса была поражена. Я перестал обращать внимание на корабли, голоса или какие-то другие обычные детали портовой жизни.
Сквозь массивные густые облака солнце распростерло золотой веер лучей шириной в милю над городами-спутниками Стамбулом и Перой, которые располагались на холмистых берегах по обе стороны Золотого Рога
[53]. Через несколько секунд исчезли даже воспоминания о тумане, и здания засветились и засверкали в прохладном ярком свете. Древний Византий со своими зубчатыми башенками и крепостями находился слева от меня, а коммерческая Галата распростерлась справа – новые здания, казалось, прижимались друг к другу на всем протяжении гавани. Подобно Риму, древний город был основан на семи холмах, и на каждом холме виднелись томные тополя, зеленые парки и аккуратные сады, тонкие башни и массивные купола. Сразу у береговой линии начинался Константинополь – один поразительный ярус над другим, уникальная алхимия истории и географии, архитектурная коллекция, собиравшаяся две тысячи лет. Зимнее солнце мерцало на мраморных крышах и золотило минареты, согревало нежные зеленые кипарисы. Повсюду были мечети, церкви и дворцы. Наш корабль и саму гавань затмевали разнообразные массивные каменные строения. Торговые корабли, эсминцы, фрегаты, буксиры роились у основания города, как мелкие мошки на поверхности воды. Я не ожидал увидеть нечто настолько величественное, настолько восточное и фантастическое. Даже заводской дым, поднимавшийся тонкими столбиками в дюжине мест, мог исходить от экзотического аравийского костра. Я почти поверил, что он вот-вот примет форму гигантских духов или летающих коней. В тот миг я мог вообразить себя Гаруном-аль-Рашидом или странствующим Одиссеем, впервые узревшим ослепительную Трою. Это видение было почти болезненным в своем разнообразии и красоте: наш имперский город.
«Рио-Круз» постепенно приближался к низкому мосту, соединявшему Стамбул и Галату, его очертания были почти полностью скрыты множеством кораблей и лодок, пришвартованных к этому сооружению. У обоих концов моста стояли мечети с огромными куполами, окруженными высокими тонкими башнями из мрамора. Последнее из облаков удалилось к горизонту и повисло там, белое и огромное, посреди сверкающей синевы. И мне открылись новые детали облика двух городов: минарет над минаретом, купол над куполом, дворец над дворцом, на огромной высоте, у нас над головами. Здесь была слава Византии, повторенная тысячу раз завистливыми преемниками Сулеймана, которые считали себя хранителями традиций Константина, даже несмотря на то, что принесли в его город свою веру. Все их мечети были построены в подражание Айя-Софии, которая теперь сама стала мечетью, – зтот благороднейший храм, величайший из всех, возведенных во славу Христову. Сияя зеленью, золотом и белизной в легком солнечном свете, город выглядел крупнее, запутаннее и древнее всех тех городов, которые я видел прежде. Когда я это осознал, меня на мгновение охватил ужас. Как легко можно было исчезнуть в Константинополе, заблудиться, сгинуть, пропасть в лабиринтах его бескрайних базаров.
По сравнению с Константинополем Одесса казалась всего лишь небольшим провинциальным городом. Джек Брэгг ненадолго присоединился к нам. Он снисходительно улыбнулся:
– Выглядит внушительно, но подождите – вы еще почувствуете здешний запах. Мы пришвартуемся у европейской таможни, на том причале. Но сначала нам нужно направиться к Хайдарпаше. – Он указал на азиатскую сторону города. – В Скутари. В большинстве мест этот пролив не шире Темзы. Но какой удивительный водораздел!
Его хладнокровие меня возмутило. Эти слова разрушили мои мечты, которые превращались в настоящие молитвы. Я попытался вобрать в себя сразу весь этот город. Корабль повернулся кормой к Византии и начал двигаться к восточному берегу, где поодаль друг от друга стояли более новые и высокие официальные здания, хотя среди деревьев еще виднелись купола и минареты. Мы приблизились к иностранным военным кораблям, ходившим под флагами Италии, Америки, Греции, Франции и Англии – кресты Христовы, триколоры свободы. Не было только нашего российского флага. Мы в течение многих столетий обещали вернуть Константинополь Христу, и накануне победы сами сбились с пути и уничтожили друг друга в кровавом пламени гражданской войны.
Наверное, я расплакался, когда миссис Корнелиус, прикрывая лицо носовым платком, пропитанным одеколоном, приблизилась, пошатываясь, встала между мной и баронессой и, приходя в себя, осмотрела панораму, а потом широко открыла глаза:
– Боже ж мой! Чертовски х’рошо выгля’ит с эт ст’р’ны, верно? – Она бывала в Константинополе проездом в 1914‑м с возлюбленным-персом. – Так близко и так дьяв’льски далеко, а, Иван?
Русские пассажиры по двое и по трое начали выбираться на палубу. Все они испытывали страх и, мне кажется, трепет. Константинополь был основой нашей глубинной мифологии, он значил для нас гораздо больше, чем Рим для католиков. Мimari Kimdir!
[54] В последние годы миллионы людей умерли, искренне веря, что их жертва поможет нашему царю лично водрузить русского орла над Блистательной Портой. Плакаты утверждали, что торжествующий царь, подняв огромный меч, поставит ногу на шею павшего султана. И тогда царь приведет своих рыцарей к дверям Святой Софии и потребует возвратить Христу наш старейший храм после пятисот лет унизительного рабства. Вот самое худшее деяние большевиков – они приказали русским людям прекратить войну с турками и заставили нас уничтожать друг друга. Моим единственным утешением стал греческий флаг с синим крестом, который вился по ветру рядом с государственным флагом Соединенного Королевства. Когда еврейские хозяева Ленина заставили нас прекратить крестовый поход, греки отважно подняли знамя нашего Спасителя
[55]. Но вскоре были обмануты и греки.
