Он ушел.
Я потеряла свою единственную надежду на будущее и своего отца. Он всё же появился в музее, где мы договорились встретиться на следующей неделе, как и планировалось, но между нами пролегла дистанция. Мы снова были больше похожи на незнакомцев, как два месяца назад, чем на отца и дочь, которыми мы стали.
В последующие недели разрыв увеличился. Лишь временами я видела черты прежнего отца, о котором уже так привыкла заботиться, – когда наблюдала, как он играет с Алисой. Он подбрасывал ее в воздух, кружил вокруг себя и щекотал, опустив на землю, до тех пор, пока она не начинала умолять его остановиться, потому что больше уже не могла так сильно смеяться. Только в эти моменты он выглядел так, словно почти забыл о моей просьбе.
Однажды в среду в середине марта мы переправились паромом на Браунси – остров в близлежащей бухте Пул. Я сидела на бревне, пока мой отец водил Алису показать ей павлинов, а когда они вернулись, у него было мрачное выражение лица.
– Нам нужно поговорить. – Папа присел на бревно рядом со мной, а я продолжала смотреть, как Алиса носится по траве. – Если ты твердо решила, что это единственный способ, – я сделаю это.
– Ты серьезно? – ахнула я.
– Нам надо многое обсудить.
– Да. Да, конечно! – Я придвинулась к нему и обняла за талию, хотя и почувствовала, как он напрягся. – Ты уверен насчет этого? – спросила я, вновь отслоняясь.
– Как бы то ни было, я думаю, это очень рискованно, Гарриет. Многое может пойти не так. – Папа взял меня за руки и мягко снял их с себя. – И если случится нечто плохое, пообещай мне кое-что.
– Что?
– Это я возьму всю вину на себя. Не ты.
– Не выйдет. Я не смогу этого допустить.
– Это одно из моих условий, – непреклонно сказал отец. – От тебя зависит, узнает ли кто-нибудь, что ты имеешь к этому отношение. Я не позволю отобрать у тебя Алису.
– Но…
– Я так решил. Если ты не можешь пообещать мне этого – дальше мы не продвинемся.
– Как я вообще смогу это сделать? – спросила я его. – Алиса скажет, что знает тебя, и тогда станет ясно, что мы встречаемся несколько месяцев.
– Я что-нибудь придумаю, – сказал он. – Но начиная с этого момента нам лучше больше не видеться.
Я уставилась на него, разинув рот.
– Почему мы не можем видеться?
– Мы не можем рисковать, чтобы кто-то запомнил нас вместе, пока мы разрабатываем план действий. И я говорю чертовски серьезно, Гарриет. Ты должна пообещать мне, что никогда никому не позволишь даже подумать, что как-то с этим связана, если всё пойдет не так.
Я внимательно взглянула на отца, не спускавшего глаз с Алисы.
– Хорошо, – прошептала я. – Я обещаю.
Он кивнул.
– Что заставило тебя передумать? – спросила я.
– Я просто так решил, – ответил папа коротко.
– Папа. Что произошло? – Я проследила за его взглядом до места, где играла Алиса, подбегающая теперь сзади к ничего не подозревающему павлину. – Алиса тебе что-то сказала?
Он заерзал рядом со мной, продолжая неотрывно смотреть на мою дочь.
– Если она что-то говорила, пожалуйста, расскажи мне.
– Я сказал, что сделаю это, Гарриет, так что давай сосредоточимся на том, как нам поступить сейчас.
С самого момента, когда мы согласовали этот план, я понимала, что существует много «что, если…». Я прекрасно сознавала, что всё могло развалиться при малейшей трещине, но к этому времени была уже в отчаянии. Я мысленно собирала рассыпавшиеся части плана, как кусочки пазла, и ставила их на место. Я скользила в своем воображении пальцами по критическим точкам, в которых всё могло пойти ужасно неправильно, и знала, что совершаю сейчас «прыжок веры»
[10]. Но вера – это всё, за что мне оставалось держаться.
– Я доверяла тебе, папа, – громко сказала я вслух, приближаясь к Корнуоллу. Мои руки подрагивали на руле. – Я доверяла тебе.
А теперь, в глубине души, – я всё еще доверяю или уже нет?
Однако в любом случае всё, что мне оставалось, – изнуряющее беспокойство о том, что же могло произойти с ними. Что помешало оцу отвечать на мои звонки?
Гарриет
Через четыре дня после похищения Алисы я впервые позвонила на предоплатный мобильный, купленный моим отцом, как мы и договаривались.
Я сказала Ангеле и Брайану, что мне необходимо подышать свежим воздухом, и остановилась у таксофона в трех кварталах от дома, чтобы сделать звонок. Моя рука дрожала, когда я набирала номер и надеялась, что запомнила цифры в верном порядке.
Как только отец сказал «Привет!», четырехдневное напряжение схлынуло с моего тела.
– Алиса в порядке?
– Да, с ней всё хорошо. Она спрашивает о тебе, но она в порядке.
– Ох, слава Богу! – вздохнула я. – Могу я с ней поговорить?
– Она в саду, но я в любом случае не думаю, что это правильная мысль. Сегодня она более спокойна.
Я попыталась представить Алису в интерьерах дома, виденных мною в Интернете. Это была идея отца – отвезти ее в Элдерберри-коттедж, дом выходного дня в маленькой деревушке Вест-Олделл в Корнуолле. Они с Мэрилин останавливались там дважды, и нам обоим было удобно, что он знает местность. Папа заверил меня, что раньше их там никогда не беспокоили и оба раза они почти не видели никого вокруг, по крайней мере никого, кто бы заинтересовался ими.
– Но с ней всё нормально? – спросила я его еще раз. – Она хорошо себя чувствует?
– Алиса в полном порядке. Я сказал ей, что это маленькие каникулы. Она думает, что ты слегка прихворнула, как мы и договаривались.
– А как ей было на празднике? Она не испугалась?
– Нет. Она удивилась и растерялась, но я сказал ей, как мы условились, – что ты просила присмотреть за ней и что Шарлотта знает. А потом она просто беспокоилась о тебе, но как только я заверил ее, что ничего серьезного… – Отец замолчал. Я ощутила, как наш обман словно царапает мне кожу, и знала, что ему тоже.
– Как же хорошо наконец поговорить с тобой, папа, – сказала я.
– Это точно. – Его голос прозвучал безжизненно.
– Папа! У тебя странный голос. Что случилось?
– Ничего страшного, Гарриет.
– Скажи мне. В чем проблема?
Я услышала, как он запыхтел:
– С чего мне начать? Ты во всех новостях. Алиса тоже. Ее фотография повсюду. Я боюсь выходить из коттеджа – вдруг ее кто-нибудь увидит.
– Я знаю, но это всё ненадолго, – произнесла я более уверенно, чем себя чувствовала. – Ты должен сейчас продолжать делать, что делаешь; мы не можем повернуть назад.
