Всё длилось долго, очень долго. Монахи разрезали ногу, вытянули древко, и стали искать наконечник. И лезли всё глубже и глубже. Ковырялись, и ковырялись, и ковырялись, потом переговаривались и снова резали плоть, и снова ковырялись, капли почти не помогали. И терпеть это было всё невыносимей с каждой минутой. Волков стиснув зубы молчал. Обливаясь потом. Вцепившись в края стола, на котором он лежал, терпел. Молчал. Иногда только судорожно вздыхал и снова стискивал зубы. Он не мог по-другому, здесь были ещё монахи кроме лекарей и Ёган. Поэтому ни выть, ни скулить, ни причитать он не мог. Мог только зажмуриваться да шумно дышать носом. И мечтать, мечтать о потере сознания.
Но силы кончаются у всех, даже у него они кончились, и когда он готов был на них уже зарычать, старый лекарь произнёс:
— Вот он, я разведу мускулы, а ты бери щипцы и тяни, тяни прочь от жилы, что бы, не дай Господь, задеть её. Понял?
— Да отец, — отвечал молодой лекарь.
— Ну, тяни.
— Тяну — не идёт, за кость цепляется.
— Пробуй расшатать, иначе ещё резать придётся.
Волков думал, что до этого боль была невыносимой. Но теперь он готов был орать, или дать брату Ипполиту в ухо, лишь бы эта пытка прекратилась. И ту он услышал:
— Всё. Пошёл.
— Вытягивай, аккуратненько. Молодец. Всё, вышел. — Отец Ливитус облегчённо вздохнул. — Я доволен тобой, брат Ипполит.
Монахи, державшие лампы, дружно загалдели. Волков не знал, как он выдержал эту боль, а теперь она стала стихать.
— Всё, зашиваем. — Сказал старый лекарь поглаживая руку солдата. — Терпите друг мой, вы удивительный человек. Вы лежали, так как будто вас всё это не касалось. Редкая стойкость.
А у Волкова не было сил даже ответить ему.
— Все, мы уже зашиваем, — продолжал монах. — А потом я дам вам сонных капель. Ночевать будете тут, а завтра посмотрим, что будет с раной.
Потом Волков что-то выпил, а потом монахи и Ёган перенесли его в холодную келью. Солдат все никак не мог заснуть, а рана все болела.
— Холодно тут, — сказал он. — Ёган, попроси у монахов одеяла.
— Господин, вы укрыты одеялом и еще плащом сверху. — Отвечал слуга.
— Попроси еще, холодной мне.
Нового одеяла он не дождался, заснул. Вернее, не заснул, а забылся. Тут же толи просыпался, толи приходил в себя от озноба. И снова засыпал. Ему почти все время было холодно. А когда на заре пришел отел Ливитус, чтобы проведать его, солдат с трудом понимал, что происходит. Монах щупал его пульс, трогал лоб, смотрел мрачно и, наконец, сказал:
— Ну, вот и началось.
— Что началось? — Спросил Ёган.
Старый лекарь поглядел на него и ответил:
— Молись Господу нашему за господина.
И ушел, а Ёган начал цепляться к брату Ипполиту, но и тот ему ничего не ответил и тоже ушел.
Иногда солдат просыпался, слышал людей и просыпался. Он не знал, что это за люди, он просто хотел пить. Все время хотел пить. Ему хотелось пить, когда было жарко, и даже когда было холодно. Он пил, а потом засыпал, а ему снились плохие сны. Ему снились его друзья. Все они были уже мертвы. Это были его боевые товарищи, которых он давно похоронил. А еще снились ему рвы, заваленные трупами, сожженные деревни, бедные церкви еретиков, обезлюдившие города, трупы лошадей на окраине дороги. Но больше всего старые боевые товарищи. Они ничего ему не говорили, просто смотрели на него, а Волков знал, что они его ждут.
Когда он проснулся, он тут же забыл про них. Открыл глаза, прислушивался, оглядывался. Он не сразу понял, где он. Лежал в маленькой коморке с малюсеньким окном на твердой доске вместо удобной перины. «Я у монахов, — догадался солдат. — А где Ёган?». И тут дверь открылась, и на пороге появился Ёган. Он увидел, что глаза Волкова уже открыты, и сразу обрадовался.
— Господин, вы очнулись! А монах мне уже вчера говорит, мол, господин твой идет на поправку. А я-то думаю, вот, дурень старый, какая поправка, когда господин мой присмерти? Видно, грех на монаха так думать.
— Я, что, болел? — Спросил Волков.
— Конечно! Почитай неделю в лихоманке провалялись. А уж трясло то вас как. И трясло, и трясло. Я аж молиться устал. Думал, уже все, нет у мен господина. А монах приходил и говорил: «Крепок твой господин, молись ещё за него!». И велел вам отвар елки давать и еще каких-то трав. Вы лежите, я побегу на кухню, еду принесу.
Он убежал, а солдат подумал, что вообще не хочет есть. Он лежал и недоумевал: «Неделю? Я, что, тут неделю?». Последнее, что он мог вспомнить — это поединок, а еще мучительная операция. А вот потом словно обрезало.
Вернулся Ёган, принес хлеб и теплое молоко с медом.
— Что было, пока я спал?
— Да ничего особо и не было…
— И никто мне не писал?
— Писать то не писали, а вот приходить проведать — приходили. Много кто приходил.
— Ну и кто же?
— Так барон приезжал.
— Барон?
— Ага, приезжал.
— А еще кто?
— Госпожа Анна один раз была.
— А еще?
— Лекарь. Отец Левитус по два раза на дню захаживал. И даже сам аббат каждый день приходил. Тут все за вас переживают. Ах, да, забыл сказать. Сам граф приезжал с господами.
— Молодой граф?
— Ага, приезжали. Зашли, пошептались с аббатом, спросили у меня, не нужно ли чего.
— Ну, а ты?
— А что я? У нас, вроде, есть все. Аббат велел давать все, что нужно. Велел беречь вас.
— Беречь?
— Ага, говорит, береги своего господина и молись.
— И ты молился?
— Да по пять раз на дню. А вы как себя чувствуете, господин?
— Не знаю.
— А есть хотите? Я вам молочка принес.
— Нет.
— Да как же нет? Вы неделю не ели ничего. На вас одни глаза остались.
— Ты лучше давай езжай в замок да посмотри вещи мои, коней поверь.
— Так, что, уезжать будем?
— Будем. Как на ноги встану — так поедем.
— Ну, что ж, хорошо, господин. Сейчас поеду.
И тут волков вспомнил про дочь барона. Конечно, она не могла приехать и проведать его, но он все-таки спросил на всякий случай:
— А еще никто не приезжал?
— А, точно! — Вспомнил Ёган. — Бродяга ваш приезжал, этот Сыч. Вчера приехал, так тут и остался, вас дожидается.
Конечно, Волков рассчитывал не на это, он вздохнул, помолчал и сказал:
— Ладно, зови его.
Ёган, сходил за Сычом. Тот был в келье паломников.
