Он открыл ларец, зашвырнул туда кусок синего бархата и снова его закрыл, заорал:
— Ёган, где моё пиво?!
Ёган, спускавшийся с кухни, развел руки.
— Господин, сейчас вам его принесу. — Он пошёл обратно.
Волков, все еще вспоминая страшный глаз, брезгливо повел плечами и повторил:
— Разбить его надо.
— Кого? — Спросил Ёган, останавливаясь на полпути.
— Никого, — буркнул солдат.
Весь оставшийся день он просидел за столом в донжоне, ел, пил пиво, растирал больную ногу. Самочувствие его заметно улучшилось, а к вечеру, после пятой кружки пива, он и вовсе повеселел. Особенно рад был видеть монаха. Монах из трактира пришел мрачный, он целый день сидел там, считал кружки пива, блюда с жареной колбасой и все-все-все, что приносило деньги. Он вывалил на стол целую кучу меди и серебра, и они с управляющим стали считать.
— Это, что, за один день столько? — Спросил солдат.
— Да, — невесело сказал монах.
— Это ж сколько денег было у трактирщика! — Восхитился Ёган.
— Много было у него денег, — сказал управляющий Крутец, заканчивая счет и записывая цифру в большую книгу.
— Господин управляющий, а долго мне еще там сидеть? — Жалостливо спросил монах Ипполит.
— А что тебе там не нравится, — спросил Крутец, — в тепле и при еде?
— Богомерзко там, воры там, девки, игроки и пьяные. Меня из монастыря отпустили, чтобы я господину коннетаблю помогал, а я за трактиром слежу. Сегодня пришлось у одной из девок деньгу из-за щеки доставать, а она старая и зубов у неё половину нету, противно было.
— Что, воруют? — Спросил Волков.
— Конечно, все время воруют. Все воруют. До уборной дойти некогда, все следить приходится.
— Хорошо, что только из-за щеки, — оскалился Ёган. — А то баба, они знаешь какие ушлые.
— Сержант, — сказал солдат, — завтра съездишь в трактир — воров и игроков гони оттуда в шею да так, чтобы они туда не вернулись. А всем остальным скажи, что за воровство пороть будем.
— Да, господин, — сказал сержант.
— А ты, монах, вот это взгляни, — Волков открыл ларец и достал шар. Поиграл им. — Знаешь, что это.
Монах, видимо, знал. Его глаза округлились, ни то от ужаса, ни то от восхищения.
— Конечно, знаю, — почти прошептал он. — Это oculus pythonissam
[17]. Где вы его взяли?
— У ведьмы отняли! — Похвастался Ёган.
— Ну, что ж это такое? — Монах жалобно посмотрел на управляющего. — Я в кабаке богомерзком сижу с грешниками, а добрые люди ведьм ловят. Господин управляющий, отпустите меня.
— Не я тебя туда отправил. Коннетабль попросил тебя мне помочь. Вот и помогай там, где более нужен. — Отвечал Крутец нравоучительно.
— Ну, да, помогаю. То возы считаю, то бревна, то мелочь в трактире. Я бы это и в монастыре мог делать, а меня отпустили ведьм ловить и упырей. Я ведьм ловить хочу.
— Хочет он! — Заметил Крутец. — Смирения в тебе нет, брат Ипполит. Тоже мне, монах. Назначил тебя господин коннетабль мне в помощь — так неси в смирении долю свою.
— Ты знаешь что-нибудь про этот шар? — Спросил монаха Волков.
— Конечно, господин. Можно? — Он потянулся к шару.
— Бери. Взгляни в него.
— Глядеть в него мне смысла нет, ничего я там не увижу.
— Это потому что ты монах?
— В книжке сказано, что: «Мало кто из мужей очами своими узрит в шаре что-либо. Только жены недобрые да с демонами в душе способны в нем что-либо зреть и, попирая законы господа, даже заглядывать в будущее», — по памяти цитировал монах.
— Чушь, — коротко бросил солдат. — Взгляни в него.
— Хорошо, — Ипполит уставился в шар. Смотрел долго и неотрывно.
Все, сидящие за столом, с интересом наблюдали за ним. Ждали.
— Ну, что, увидал чего-нибудь? — Не выдержал Ёган.
— Туман только. Клочьями. Как на болоте поутру. — Отвечал юный монах. — А больше ничего.
Получалось, что Волков был единственным, кто видел в шаре чуть больше, чем туман да рябь. А он разглядел в шаре глаз мертвой ведьмы. Говорить солдат об этом никому не стал и предложил монаху:
— Ты поешь, а потом книгу принеси сюда, почитаем про шар этот.
— Да я в таверне уже поел, — монах вскочил и убежал за книгой, стуча деревянными башмаками.
Вскоре вернулся, сразу нашел место про ведьм и начал читать:
— «Ведьмин глаз — агрегат дьявола, часть дьявола, суть дьявола. Сам из себя-то шар стекла белого, чистого, или синего, или красного. Дозволяет дурным женам видеть невиданное и, попирая законы божьи, зрить в будущее. Добрые мужи ничего доброго в нем не увидят. И болеть будут, глядя в него, а недобрые жены видят в нем все. И глядеть сквозь стены, и расстояние им не помеха. Коли подлая жена хочет узреть в нем кого — то ведьминым глазом разглядит его. Но долго в сей агрегат смотреть не может никто, ибо болеть будет. И кровью глаза пойдут, и животом, и дыханием немощен станет надолго».
— Вот так вот, — многозначительно заметил Ёгна. — Меня сразу замутило, как только я него глянул. Прям в животе всё крутить начало…
— Помолчи, — сказал солдат. — Монах, читай дальше.
— «Ведьмин глаз, — продолжал Ипполит, — дан бесчестным женам сатаной, чтобы те могли с людьми сатанинское творить и в будущее глядеть. А коли добрый муж ведьмин глаз сыщет, и коли чтит он веру отцов наших, и в Господа непогрешимого верит, тот глаз он должен разбить, а осколки разбросать. Или коли боится он агрегата сатанинского, то пусть передаст он его какому отцу святому или какому воину доброму, который глаза того разбить не убоится».
Солдат оглядел всех, взял шар, закутал его в бархат и положил в ларец:
— В общем, не игрушка это, — сказал он. — Больше в него никто глядеть не будет.
А монах продолжил читать:
— «А создают сии агрегаты сатанинские люди — алхимики и ученые. А коли кто узнает о таком человеке, тот должен донести о нем какому отцу праведному или какому воину доброму».
Волков слушал его уже в пол-уха. Он думал о себе: «Что ж, не такой я и добрый муж, если сумел разглядеть в шаре бельмо ведьмы. Интересно, а как заглянуть в будущее? Как бы узнать, что будет?»
А монах все читал, и вскоре за столом стал собирать люд дворовый, робко садились с краешку, вставали за спину монаху, не галдели, вели себя чинно, слушали. Сидеть за столом с коннетаблем было почетно, и солдат никого не гнал. Он видел, что людям интересно слушать монаха, а монаху нравилось читать людям. И он продолжал и про ведьму, и про упырей, и про других тварей, пока, наконец, солдат не встал и не сказал:
