— Доброго дня вам, господин, да благословенны будьте.
— Здравствуй, здравствуй, наверное, знаешь, зачем я тебя позвал, — сказал солдат и протянул ей чашку молока.
Девочка опять поклонилась, беря чашку, и ответила:
— Знаю, господин. Хотите, что б я в шар поглядела.
— А, может, знаешь, что я хочу узнать.
— Знаю, господин. Хотите знать, где ведьма, — сказав это, она быстро выпила молоко и поставила чашку на край стола.
Стояла, смотрела на него своими косыми глазками. Не боялась, не волновалась, она и вправду всё знала, она и вправду была умной.
— Ты грамотная? — Спросил солдат.
— Нет, господин.
— А откуда ж все псалмы знаешь?
— На все службы хожу, за отцом настоятелем повторяю. Министрант читает — я запоминаю.
— Ну, хорошо, пошли в мою башню.
— Только давайте вдвоем пойдем.
— Почему?
— Не хочу заголяться перед другими мужиками, глазеют они.
— А я, по-твоему, не глазею?
— Нет, вы не такой, как они.
Они поднялись в башню, но солдат не отставал.
— А в чем же я не такой?
— Вам все равно, а холоп ваш таращится, а монах украдкой глядит, словно ворует. Вроде не смотрит, не смотрит, да и зыркнет.
— Ясно. А что ты в шаре видишь?
— Так я ж вам сказала, все, что вас касаемо — вам говорю, а что не касаемо — шар говорить не велит.
— Не велит? — Удивился солдат. — Как это он тебе не велит?
Агнес опять уставилась на него. Молчала с укором и ответила, как отрезала:
— А вот так. Не велит и все. Не знаю, как.
У двери Волков остановился, кривился от боли.
— Что, нога болит? — Спросила девочка.
— Заходи, не стой, — солдат чуть толкнул ее в спину.
Едва переступив погод, девочка сразу скинул платье, залезла на кровать, уселась так, чтобы грязными ногами не пачкать перину и сказала:
— Я сейчас в шар погляжу, а потом вас полечу.
Солдат, тяжело хромая, достал из ларца шар и протянул ей его. Девочка схватила шар так, как голодный схватил бы кусок хлеба и сразу, словно в омут, кинулась в него смотреть. И тут же заулыбалась. Смотрела она долго. Долго и неотрывно. Только дышала часто, словно бежала куда-то, а потом ее начало вдруг потрясывать, передергивать, словно судорогами или как от озноба, но она продолжала улыбаться, но как-то уже вымученно, а трясло ее все сильнее. Солдат не выдержал и выхватил шар из ее рук, а Агнес повалилась на бок на кровать, зажмурилась крепко и закрыла лицо руками. И лежала так, а потом с трудом села, затем слезла с кровати на пол, присела и помочилась, не разжимая глаз. Волков ошарашенно глядел на нее и, видя, что она так и осталась сидеть, спросил:
— Эй, ты в своем уме то?
— В своем, в своем, — холодно заметила Агнес, встала, покачиваясь, подошла, подняла платье, медленно надела его и снова зажмурила глаза. Стояла, терла их.
— Что с тобой? — Спросил солдат.
— Ничего, — медленно ответила девочка. — Просто глаза ломит, аж темнеет в них.
— Ведьму видела?
— Ведьму видела.
— Где она?
— В лесу прячется, вам ее бояться нечего, она вас больше боится. Уходить отсюда хочет.
— Точно?
— Точно. Днем и ночью коршуна-ворона ждет. Говорит, что он силы большой. Она боится, что ее господин с коршуном-вороном не совладает.
— А что за господин у нее?
— Не знаю, но его она тоже боится. Она хочет в своей дом зайти, там у нее есть вещица нужная, а потом уйдет отсюда.
— А висельника она сняла?
— Она, она. С ней сынок ее. Мертвый, но с ней.
— Да как она снять-то его смогла, — не верил солдат. — Может, кто помогал ей?
— Хватит уже спрашивать, устала я, — отвечала девочка. — Полежать мне надо, глаза ломит.
— А пол вытереть не желаешь? А то после тебя как на конюшне.
— Потом вытру, потом, — обещала Агнес.
— А ногу мне обещала полечить?
— Сказала же, потом! — Раздраженно взвизгнула девочка.
— Иди спать в людскую, — произнёс солдат и вытолкнул девочку за дверь.
В донжоне он собрал людей:
— Сержант, седлай коней, запрягай телегу, четырёх людей с собой берём, Сыч и монах тоже едут с нами.
— Куда едем, экселенц? — Спросил Сыч.
— В берлогу к ведьме, ты Сыч, пару вёдер жира из бочек возьми.
— Хибару её жечь будем? — Догадался Сыч.
— Будем, а там вода кругом, всё сырое просто так гореть не будет.
— А я еду? — Спросил Ёган.
— Поломойку найди, пусть уберётся в моих покоях, одежду к прачке снеси. Мне лучшее платье скоро понадобится. И к сапожнику сходи, скажи, что сапоги мне новые нужны. Да из лучшей кожи. Самые дорогие.
— Ни как праздник, какой намечается?
— Намечается, — коротко ответил солдат.
Сколько они не искали, сколько не ворошили убогий скарб ведьмы, ничего ценного найти не могли, Сыч с одним стражником в подпол лазил — все бестолку. Только травы сушёные, коренья уродливые, всякий мусор, да гнилое тряпьё.
— Ну не знаю где ещё искать, — говорил Сыч, было видно, что он устал, — в подполе пусто, кости только. Если только копать начать. Знать бы, что искать хотя бы.
— Если бы знать, — задумчиво отвечал солдат, поднимая на палке гнилую тряпку, — ладно, Сыч, пали хибару, палить то ты вроде мастер.
— Добро, экселенц, сейчас сделаю.
Но всё вокруг было сырым настолько, что даже облитый мерзким жиром хлам плохо горел. Хибара ведьмы сильно дымила и разгоралась с трудом. Но всё-таки пламя победило. Когда весь дом был охвачен огнём, солдат сказал:
— Ладно, поехали домой.
Добравшись до Рютте, солдат заехал на пепелище, где нашёл управляющего и, с ним одного городского.
— А это кто? — Спросил он.
— Нотариус, — хитро улыбался Крутец, — я пригласил его, что бы он удостоверил пожар, и что больше никакой собственности у Хирша здесь нет.
— Вот как, даже пожар нужно удостоверять?
— С Хиршами по другому нельзя, на всё должен быть документ.
Волков поехал в замок и вдруг понял, что его жизнь изменилась. В замок ехал совсем не тот солдат, что ещё недавно въезжал в Малую Рютте. Не тот солдат встречал молодого коннетабля, который вот-вот погибнет. Он стал другим. Тот, прошлый, был отставным гвардейцем герцога де Приньи, да он был корпоралом, да правофланговым, да он был хранителем штандарта, но по большому счёту, для любого благородного он был никем. Особенно после отставки. А теперь… Теперь всё менялось. Он был почти самым главным здесь. И уж точно самым уважаемым. Его знали во всей округе. И барон не скрывал гордости, что у него есть такой коннетабль как он. Господа из соседних уделов, проезжая через Рютте приветствовали его как равного. Да как равного. Видимо весть о том, что ему будет даровано рыцарское достоинство разлетелась по округе. Да ещё и слава жёсткого и неутомимого стража приносила ему уважение. Но сейчас он поймал себя на мысли, что он едет домой. Да замок Рютте он уже воспринимал как дом. Как когда-то казармы гвардии, куда так хотелось попасть после долгого похода. И можно было бы считать себя счастливым, если бы не три важных дела: ему нужно было поймать вурдалака, это очень нужно для статуса. Тогда бы все знали, что он доводит дело до конца. А ещё ему нужно было поймать ла Реньи, это для себя, для спокойствия. Ему страшно неприятно было вспоминать, что его будущая жена, госпожа Хедвига, его буйная Ядвига крутила шашни с этим белозубым скоморохом, смазливым простолюдином. Он бы вывесил его на площади и был бы рад. А ещё ему нужно было пройти обряд посвящения и женится. Он был уверен, что преград для этого нет. И тогда и щит с гербом, и красавица жена с приданым — всё его. Всё его!
