Они с бароном сидели в зале возле камина, разглядывали золочёные шпоры и великолепное алое сюрко.
— Роскошь, — гладил бархат барон, — сам бы такое носил.
— Не слишком ли? — Усомнился Волков. — Императорский цвет.
— Нет, то, что надо, а шпоры конечно дрянь, холоп ваш выбирал?
Солдат кивнул.
— Продадите потом, один раз одеть можно.
И тут в залу вбежал стражник. Встал. Стоял, ждал, пока на него обратят внимание.
— Что тебе? — Спросил барон.
— Я до господина коннетабля.
— Слушаю, — сказал солдат.
— Жидёнок приехал, буянит в донжоне.
— Буянит? — Удивился барон. — А что ж ему нужно.
— На месте его сгоревшего трактира, управляющий строит ваш трактир, — произнёс солдат, поднимаясь из-за стола, — не волнуйтесь, господин барон, я разберусь.
Когда солдат вошел в донжон он увидел молодого Гирша. Тот был вне себя, стоял у стола, размахивал руками. Зато Крутец, сидевший за столом, был абсолютно невозмутим.
— Думаете, я дурак?! — Орал Гирш. — Я не дурак! Все это ваших рук дело! Ваших!
— Суд нашего сюзерена, принца Карла, неподкупен, — меланхолично отвечал Крутец. — Подайте в суд.
— Думаете, я дурак?! — Снова повторял Гирш. — Как еще суд? Вы воры! Просто воры! Вы просто украли у меня деньги!
— Вам придется доказывать это в суде, — невозмутимо заметил управляющий. Он почти улыбался в лицо юному Гиршу.
— Не сметь! — Заорал тот. — Не сметь скалиться! Ты вор!
— Я попросил бы вас не разговаривать в таком тоне, — мягко говорил Крутец. — Иначе стража выкинет вас отсюда.
— Выкинет?! Да я за этот трактир заплатил сто двадцать талеров! Сто двадцать! А ты хочешь меня выкинуть?!
— Сто двадцать? — Искренно удивился Крутец. — Сто двадцать таллеров трактир приносит за год, вы купили его очень дешево. Интересно, почему хозяин продавал его вам за такие малые деньги?
— Не твое дело, вор!
— Возможно, это был рискованный актив, — продолжал управляющий. — Вы рисковали, Гирш, связываясь с таким человеком, как наш трактирщик. Ваш трактирщик был должен коннетаблю. Вы знали об этом, он вам об этом сказал?
— Я повторяю, ты вернешь мне все деньги, проклятый вор! — Взвизгнул юноша.
— А ну, успокойтесь, — твердо сказал Волков. — Иначе я велю выбросить вас отсюда. Бесчестно.
— А-а, вот еще один вор, — заорал Гирш, заметив коннетабля. — Вся шайка в сборе. Я требую вернуть мои деньги!
— Какие твои деньги, жид? — Холодно спросил солдат.
Он знал, что мальчишка не в себе, поэтому пытался сдерживаться, но юный Гирш по юности своей этого не понимал.
— Мои сто двадцать талеров, что я отдал за мой трактир! — Орал он и зачем-то начал размахивать пальцем перед лицом солдата. — Который вы сожгли, проклятые воры! Где мои сто двадцать таллеров!?
— Твои сто двадцать талеров, жид, — холодно продолжал он, — там же, где и мои тридцать пять. У Авенира бен Азара. В прошлую нашу встречу я спросил, как его найти. Напомнить тебе, что ты мне ответил?
— Ах, вот, значит как, вы ведете дела, — Гирш успокоился и заговорил заметно тише.
— Мы с вами здесь никаких дел не ведем, — спокойно произнес управляющий. — Ваш трактир сгорел. Мы в этом не виноваты. Если считаете по-другому, подавайте в суд.
— Вы просто свиньи! — Снова заорал Гирш. — Бесчестные свиньи! Гойская банда свиней! Вы еще не знаете, с кем связались, гойская сволочь!
— Жид, — произнес солдат, — лучше тебе замолчать. Еще одно слово — и ты пожалеешь.
— Не пугай меня, свиноед гойский, ублюдок.
И тут даже он понял, что переборщил. Он замолчал. Все это происходило в донжоне, переполненном людьми. Здесь были и стражники, и дворовые. Люди собирались, чтобы посмотреть на скандал. И все слышали слова юного Гирша. Теперь они ожидали, что будет. Если бы все это было сказано наедине, возможно, Гиршу бы сошло с рук, он отделался бы парой оплеух и двумя-тремя ударами палки, но теперь так просто закончить дело Волков уже не мог. Солдат указал на Гирша пальцем и произнес:
— Стража, взять его.
Повторять было не нужно. Двое стражников тут же вскочили из-за стола, схватили мальчишку, выломали его руку, согнули. Возница, что привез Гирша, попытался было вступиться за господина, но еще один стражник не милосердно ударил его древком копья в лицо. Тот свалился на пол.
— Гой, вор, свиноед, — кряхтел Гирш, когда стражники крутили ему руки.
— Сержант, у тебя кнут готов? — Спросил Волков.
— Как всегда, господин, — отвечал сержант Удо.
— Десять раз ему будет мало, давай пятнадцать, на площади.
— Ублюдок! — Завизжал Гирш.
— Двадцать, — добавил Волков. — А гавкнешь еще что-нибудь — получишь клеймо на морду.
Гирш пытался посмотреть на солдата и, увидев его ледяное лицо, понял, что тот не шутит. Больше ничего не сказал. Сержант и стражники выволокли мальчишку из донжона.
— Может, нужно было его в подвале подержать? Он и успокоился бы. — Предложил Крутец. — А так мы с ним строго.
— Мы с ним слишком мягко, — сквозь зубы отвечал солдат. — Надо было ему язык отрезать, но сегодня я очень милосерден. Потому что скоро меня посвятят в рыцари, и я не хочу омрачать праздник дерьмом и кровью этого животного.
— Поздравляю вас, господин коннетабль, — сказал Крутец. — Вся Рютте ждет вашего повышения.
— Раз вся Рютте ждет, — произнес Волков, подумав, — значит, у всей доброй землю Рютте будет праздник. Мы устроим фестиваль для мужиков. Я устрою за свой счет.
— Зачем? — Удивился управляющий. — Они вас и так боготворят, вас все любят.
Он не знал, что солдат, возможно, скоро станет не только рыцарем, но и господином Малой Рютте. Если, кончено, барон отдаст Ядвигу за солдата. И Волков хотел, чтобы мужики со всей округи, особенно свободные, знали о нем, как о щедром и добром господине. Все это солдат не стал объяснять управляющему, а просто произнес:
— Парка коров на жаркое, пять свиней, два десятка куриц, пуд сыра и пуд колбасы, пять бочек пива и браги, детям пряники, незамужним девкам ленты. Подготовьте все это к следующему воскресенью.
— Господин коннетабль, фестиваль талеров на пять получается, — чуть замялся управляющий. Сейчас в казне нет денег. Я мужикам за рубку леса дал, кузнецу за скобянку, все деньги на новый трактир идут.
— Вы, что, не слышали? Я же сказал, за мой счет.
Глава двадцать третья
Агнес стала много спать. После того, как она заглядывала в шар, девочка шла в людскую, и, не поев, ложилась спать. Спала долго, могла лечь днём и встать только утром. И ни клопы, ни блохи, что докучали другим, её не беспокоили. Волков велел её не трогать. А дворовые не могли понять, зачем коннетаблю эта косоглазая замарашка, ведь работать, она не работала, да и для постельных утех вряд ли годилась. Уж больно неказиста и костлява была.
